На следующем заседании, 21 февраля 1943 года[613], А. С. Гурвич, ссылаясь на необходимость быстрых и точных решений, сетовал на плохую оснащенность экспертов литературными текстами:
Если можно что-то в этом плане сделать (т. е. ознакомиться с текстами. — Д. Ц.) по русской литературе, то не-русская (sic!) литература у нас имеется в одном, редко в двух экземплярах. А некоторые произведения просто присланы на туземном языке, так как по уставу можно присылать на языке представляющей кандидата республики. Или, например, «Пугачев» Шишкова, изд[анный] в Ленинграде, из‐за блокады так и не попал в Москву в массовом тираже, имеется здесь всего 2 экземпляра у автора. А это роман в 40 печатных листов, его не размножишь[614].
Храпченко пообещал членам Комитета взять решение организационных вопросов на себя. На следующих день он предложил план работы, который предполагал, что к 1 или 2 марта работа в Комитете должна быть завершена. Разговор о литературных произведениях запланировали на 27 февраля. Однако приступить к обсуждению текстов эксперты смогли лишь 1 марта 1943 года[615]. Центральным событием пленума стал доклад литературной секции. О кандидатах по отделу поэзии докладывал Н. Асеев, начавший с характеристики «общих тенденций», на основании которых секция выносила свои решения:
Из представленных на премии произведений большинство являются вещами, стремящимися возобновить и реставрировать формы стиха, давно освоенные и оставленные в начале столетия, игнорируя все последующие изменения, происшедшие в технике и в дальнейшем его развитии. Следует выяснить вопрос, должно ли поощрять эти наметившиеся тенденции, как положительные? Лично для меня такого вопроса не существует: ни Блока, ни Маяковского не скинешь со счетов при оценке явлений современной поэзии. Их деятельность положила начало свободе русского стиха от однообразного, повторяющегося ритма, от ложного стихотворного пафоса, равно как и от упрощенного натурализма, бескрылого народнического, а не народного повествовательства, имеющего целью просвещать народное сознание, поскольку оно им казалось темным, направлять народный вкус, поскольку их собственный вкус казался более развитым, чем у самого народа. Между тем уже Пушкин обращался к свободному стиху, предугадывая его тенденции развития в «[С]казке о попе и его работнике Балде», ища иного склада стиха, иных размеров и ритмов, опирающихся на вольное чувство стиха, свойственное народному вкусу. Уже Пушкин писал в назидание своим современникам, тем более — потомкам, — о том, что:
Неоднократно возвращаясь к этой же мысли в своих высказываниях о поэзии. Так, например, в критическом отрывке [ «О поэтическом слоге»] он пишет, говоря о том же: «Так называемый язык богов [так] еще для нас нов, так что мы называем поэтом всякого, кто может написать десяток ямбических стихов с рифмами. Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что [даже] и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями, поэзию же, освобожденную от условных украшений [стихотворства], мы [еще] не понимаем».
Вот эти условные украшения привычного ритма, «обветшалых», по словам Пушкина, красот поэтического стиля противопоставлены теперь «рифме точной и нагой», которую искал и находил Маяковский, ритмическому богатству, оставленному нам в наследство Тютчевым, Аполлоном Григорьевым, Блоком.
Советская поэзия, за малым исключением, обращена или к стилизации так называемой классики, хотя сами классики никогда не занимались стилизацией, или же к упрощенчеству Никитинской скудности стиха, мирно плетшегося позади и вслед развитию великой русской литературы. Педагогические цели и намерения поэзии опять заслонили ее движение вперед, ее задач[а] быть водительницей, а не поводырем, быть в завтрашнем, а не в прошлом.
Поэтому из представленных на соискание премий имени Сталина произведений следует исключить все те вещи, которые не соответствуют этим задачам и этим целям, как бы они ни были приятны нашему взгляду по привычности их восприятия, по похожести их на поэзию[617].
Весьма непохвальную характеристику литературной секции получила поэма В. Инбер. Асеев охарактеризовал ее так:
613
На заседании присутствовали: Н. Н. Асеев, К. Б. Байсеитова, Р. М. Глиэр, А. С. Гурвич, А. П. Довженко, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, И. Я. Судаков, М. Б. Храпченко, Ю. А. Шапорин (см.: Протокол № 2 пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 21 февраля 1943 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 6).
614
Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 21 февраля 1943 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 7–7 об.
615
На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. В. Александров, Н. Н. Асеев, К. Б. Байсеитова, А. М. Герасимов, Р. М. Глиэр, А. С. Гурвич, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, Н. Я. Мясковский, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, М. Б. Храпченко, Ю. А. Шапорин (см.: Протокол № 8 пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 1 марта 1943 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 64).
616
Текст «Домика в Коломне» цитируется не совсем точно; ср. у Пушкина: «Четырехстопный ямб мне надоел: / Им пишет всякий. Мальчикам в забаву / Пора б его оставить».
617
Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 1 марта 1943 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 67–67 об.