Присоедини Семен Михайлович свой голос в защиту незаконно репрессированных, и люди согласились бы поверить, что тогда, в Гражданскую, причиной участия Буденного в гонениях на Думенко и Миронова были его политическая неискушенность, необходимость выполнять приказ, объявлявшего того же командира Донского казачьего корпуса вне закона как «мятежника». Увы, старый маршал избрал иной путь, тем самым лишь утвердив общественность во мнении, что он по-прежнему готов строить свою славу на костях талантливых предшественников. Действуя и в открытую, и закулисно, он пытался повернуть процесс юридической и политической реабилитации Думенко и Миронова вспять, добиться их повторной компрометации.
Служивший тогда заместителем главного военного прокурора Б.А. Викторов вспоминал о телефонном звонке бывшего командующего 1-й Конной армией, а к тому времени члена ЦК КПСС, члена Президиума Верховного Совета СССР. Высказав недоумение позицией Главной военной прокуратуры, Буденный спросил, не собирается ли она таким же образом реабилитировать и Врангеля. Услышав, естественно, отрицательный ответ, бросил многозначительную фразу: «Ну, смотрите»[118].
«Телефонное право» не подействовало. Тогда Буденный решается на публичное выступление. В журнале Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС он помещает статью под «говорящим» заголовком «Против искажения исторической правды», в которой высказывает крайнее возмущение тем, что Думенко в восприятии широкой читательской аудитории занял место «в ряду привычных нам героев Гражданской войны — Чапаева, Щорса, Котовского, Блюхера», а Миронов зачисляется «в ряд талантливых военачальников, стяжавших себе бессмертную славу на фронтах Гражданской войны».
Заявляя, что он «хорошо знал этих людей», маршал утверждал: любая пропаганда в их пользу недопустима, ибо «Миронов не принимал участия в решающих сражениях Гражданской войны», а Думенко «терпел одно поражение за другим». Своей деятельностью они «объективно наносили большой вред Советскому государству»[119].
И будто не зная о результатах тщательного рассмотрения дел обоих репрессированных военачальников Главной военной прокуратурой, Семен Михайлович вновь, как и 40 лет назад, бросает в их адрес, прямо скажем, замшелые обвинения. Думенко он приписывает подстрекательские выступления против компартии, потворство грабежам, пьянкам и насилию во вверенном ему корпусе, нетерпимое отношение к комиссарам, напоминая при этом версию о причастности Бориса Макеевича к гибели комиссара корпуса В.И. Микеладзе. Что касается Миронова, то его выступление он по-прежнему квалифицировал как «мятеж против советской власти». В этом, надо понимать, и состояла та «историческая правда», которой так недоставало, с точки зрения Буденного, в работах историков и публицистов, осмеливавшихся сочувственно писать о «врагах» советской власти.
Король оказался голым. После этих попыток повторно дискредитировать Думенко и Миронова даже союзникам Семена Михайловича стало ясно, что престарелый маршал борется совсем не за историческую правду. Как раз наоборот: его страшила перспектива появления на белый свет истины о людях, многие заслуги которых он приписал себе.
В свое время, услышав от малолетней дочери Нины, рыдавшей от известия о смерти Сталина, вопрос «как же мы теперь будем жить?», — Семен Михайлович ответил: «Думаю, что неплохо». И это говорил человек, который всего за несколько лет до этого на заседании юбилейного комитета, созданного в связи с 70-летием вождя, предлагал соорудить памятники Иосифу Виссарионовичу везде, где шли сражения с его участием, а также учредить орден Сталина!
Конечно, он, проведший в кремлевских коридорах немало лет, понимал, что агонизирующий политический режим рано или поздно свалит страну в штопор. Не мог он и лично чувствовать себя в безопасности, пока был жив «отец народов». В этом смысле кончина Сталина его не огорчила. Но вот то, что при новых правителях страны ранее гонимые получат право голоса и пошатнется его личная репутация, Буденный, вероятно, не допускал. Потому позволил себе прикрикнуть на военную прокуратуру, на историков, на боевых друзей репрессированных. Будучи уверен в полной безнаказанности, издал три книги мемуаров, которые один из участников Гражданской войны в письме Семену Михайловичу недипломатично назвал «брехней»[120], а современный историк определил как «причудливую смесь фактических данных, ошибок памяти мемуариста, небескорыстных вымыслов и переиначивания фактов по собственному произволу»[121].
119