Вероятно, ее впечатление было положительным, ибо через несколько дней мы с Женечкой были приглашены на обед. Жили Булгаковы на верхнем этаже писательского дома на улице Фурманова. Входная дверь открывалась в переднюю, сплошь уставленную книжными полками. Далее — главная комната: гостиная. Стены ее были оклеены синими обоями. Мебель красного дерева, хрустальная люстра. В центре комнаты — круглый стол, раздвигающийся, когда приходили гости. В углу — рояль. Из этой комнаты — одна дверь в кабинет, другая — в комнату Сережи, младшего брата Жени. При разводе Елены Сергеевны с Шиловским Женя остался с отцом, а Сережа — с матерью.
Михаил Афанасьевич был тогда уже тяжело болен, его зрение слабело. Я увидела его впервые в темных очках, лежащим на диване, опершись рукой на подушку. При нашем появлении он улыбнулся и протянул мне руку. Спросил, как зовут. Я ответила: «Дзидра». «Звучит красиво, — произнес он. — А что это значит?» Я объяснила, что по-латышски слово «дзидра» означает «чистая прозрачная вода». «Интересно!» — промолвил он. Затем, усевшись рядом с Михаилом Афанасьевичем, мы стали о чем-то разговаривать. Я оглядывалась по сторонам. Диван Михаила Афанасьевича стоял так, что он мог при желании из своего затемненного кабинета видеть, что происходит в гостиной. Внимание мое привлекла конторка красного дерева, за которой он работал, когда был здоров. Несколько поодаль — секретер Елены Сергеевны, тоже старинный, красного дерева.
Елена Сергеевна угостила нас великолепным обедом. За столом сидел и Сережа со своей бонной, не то шведкой, не то датчанкой. Она говорила со смешным акцентом, все время делая замечания шаловливому Сереже. Она превосходно описана в «Театральном романе». Михаил Афанасьевич остался лежать у себя на диване, дверь была открыта, и мы переговаривались с ним. Елена Сергеевна то и дело бегала к нему с едой и питьем и следила, чтобы ему было удобно.
Когда мы в следующий раз пришли с Женечкой к Булгаковым, Михаил Афанасьевич сказал, что будет, если можно, называть меня Олей. Он, мол, порылся в словарях и установил — имя Дзидра по значению то же самое, что Ольга. Так он впредь меня и называл. Елена Сергеевна стала звать меня Масик. Несколько раз нас с Женечкой приглашали, когда собирались многочисленные гости. Ярко горела люстра, рояль отодвинут поглубже в угол, стол прекрасно сервирован и ломился от вкуснейших блюд. Среди гостей были театральные художники Дмитриев и Вильямс с женами, артисты МХАТ Станицын и Яншин, администратор Михальский, работавшие в литературной части театра Марков и Виленкин, Ольга Сергеевна Бокшанская с мужем Евгением Васильевичем Калужским, артистом МХАТ, Григорий Конский, артист МХАТ. За столом царил смех, шутки, розыгрыши. Меня поражало, что больной Михаил Афанасьевич всецело участвует в общем веселье…
Однажды в разгар ужина, когда за столом стоял шум и смех, со своего места поднялась Ануся, жена художника Вильямса, подошла к Жене, что-то шепнула ему на ухо и, взяв за руку, повела за собой в Сережину комнату. Я немного удивилась наступившему минутному замешательству гостей, но не увидела ничего странного в том, что Ануся захотела поговорить с Женей наедине. Через некоторое время оба вернулись назад в гостиную. По глазам Женечки я поняла, что произошло нечто экстраординарное.
По дороге домой, на Гоголевском бульваре, Женя, запинаясь и смущаясь, признался мне, что произошло. Оказывается, Ануся заставила его заниматься с ней любовью. Как я впоследствии узнала, она славилась своей тягой к привлекательным юношам и об этом знали все, сидевшие в тот вечер за столом. Женя был удручен и остро переживал случившееся. Он считал себя подлецом, но как должен был он действовать в подобной ситуации? Он очень боялся моей реакции. Я действительно была потрясена, но потрясена Анусей, а не Женей. Я ни секунды не винила ни в чем его. Я даже сумела перевести наш разговор в комическое русло. Когда мы добрались до Бронной, мы оба уже потешались над происшедшим.
С Женей мы практически не расставались весь день. После школы я все чаще ходила с ним в Ржевский. Вечерами продолжали посещать театры и концертные залы. Просмотрели, пожалуй, все значительные спектакли сезона 1938/39 года, включая нашумевшую тогда постановку арбузовской «Тани» в Театре Революции с Бабановой в главной роли. У этой актрисы был незабываемый голос, отличный от всех, которые я когда-либо слышала.