Мы с Леонидом вскоре покинули улицу Горького и обосновались вместе с Фани Израйлевной в однокомнатной квартире в Гнездниковском, в доме Нирензее. Комната была большая, с альковом, ванная с горячей водой, а кухню заменяла двухкомфорочная плита в прихожей.
Для меня переезд был очень удобен, так как к этому времени Дирекция фронтовых театров переехала в тот же дом, в помещение бывшего Цыганского театра.
Вскоре я поняла, что беременна. Выждав некоторое время, я сообщила об этом Леониду. С ужасом я услышала в ответ, что он и слышать об этом не желает, что не создан для отцовства и не намерен погружаться в пеленки и писк ребенка. Идет война, и совсем не время рожать детей.
Я была глубоко опечалена и оскорблена его реакцией. Мне казалось, что мы уже достаточно долго вместе, что он меня действительно любит. Я решила уйти от Леонида, родить и самостоятельно растить ребенка.
Сложившаяся ситуация, естественно, стала известна Фани Израйлевне. Она горой встала за меня, отчаянно ругала Леонида. Она страстно желала иметь внуков. Я же собрала свои вещи и в сопровождении Фани Израйлевны вернулась на Бронную. Мать Леонида твердо решила остаться со мной, пока ее сын не образумится.
Он, конечно же, образумился. Через пару недель мы вернулись в Гнездниковский. Жизнь вошла в прежнюю колею, но в глубине души у меня остались обида и недоверие к Леониду, хотя он смирился с моим растущим животом и даже стал ласково называть меня «слон».
В один из приездов в Москву Туры узнали, что в Союзе писателей выдают так называемые «лимитные книжки» — дополнительный продовольственный паек для творческих работников. Магазин, к которому нас прикрепили, находился у Белорусского вокзала. Мы с Леонидом отправились туда вместе. У входа я тут же уловила запах давно забытой любительской колбасы. Вероятно, только у беременной могло возникнуть такое острое желание немедленно отправить в рот кусочек этого волшебного лакомства. Едва дождавшись, пока мы не выйдем на улицу, я тотчас выхватила из авоськи колбасу и жадно вгрызлась в нее. Виновато взглянув не Леню, я увидела слезы на его глазах.
Леонид был старше меня на 16 лет, но я никогда не ощущала разницу в возрасте. В 1944 ему исполнилось 37 лет. У нас были общие интересы, схожие взгляды. Мне нравились его друзья, ставшие вскоре и моими. Мне было интересно, как работали Туры. Обычно, вернувшись с фронта, Леонид на следующее утро шел к Петру. Они вместе обговаривали каждую фразу, каждое слово. Вскоре я стала им помогать, перепечатывая на машинке текст, написанный утром.
В Театре сатиры в то время репетировали пьесу Туров и Шейнина «Чрезвычайный закон» с Владимиром Хенкиным в главной роли. Это был великолепный комик, и я часто ходила на спектакли, в которых он играл. Хенкин шутя говорил, что готов мне платить за каждое посещение, ибо мой смех заражает весь зрительный зал. Я действительно начинала смеяться, как только Хенкин появлялся из кулис, выкатывался забавно, бочком, лукаво поглядывая на публику. Однажды он заявил, что обязательно поздоровается со мной со сцены. Я думала — он пошутил. На следующий же день, едва появившись перед зрителями, Хенкин полуобернулся в мою сторону и быстро промолвил: «Здрасьте, Зюкочка!» Никто из зрителей даже внимания не обратил!
Вскоре в Театре Ленинского комсомола начались репетиции Туровской пьесы «Особняк в переулке». Ставил спектакль Иван Николаевич Берсенев, художественный руководитель театра.
Берсенева, красивого статного мужчину, я часто встречала на улицах Ташкента. Меня поражало и восхищало, что даже в самую гнетущую жару он — в светлом отутюженном костюме, при галстуке, в легкой шляпе. С ним рядом всегда шла его прелестная супруга, актриса Софья Гиацинтова. И вот в Москве я получила возможность с ними познакомиться.
Жизнь с ее нелегким военным бытом продолжалась. Мы с Фани Израйлевной стали потихоньку готовиться к рождению ребенка. Ведь ничего не было — ни пеленок, ни колясок, ни кроваток. Разрезали простыни на пеленки. Из теплых портянок Леонида, полагающихся офицерам зимой, мы соорудили теплые распашонки.
Однажды позвонили из Литфонда и сообщили, что в подвале Литературного института на Тверском бульваре будут выдавать для писателей присланные американской благотворительной организацией носильные вещи. Леонид послал меня туда, ибо мне действительно нечего было носить. Когда я вошла в этот подвал, я оторопела: на полу кучами лежали юбки, кофты, платья, пальто. Среди всего этого добра копошились писатели. Я в ужасе увидела, как один пожилой именитый писатель вырывал что-то из рук другого с криком: «Я первый это увидел!» Мне стало так стыдно, что я подобрала с пола первое попавшееся платье и выскочила на улицу.