После раскрытия действительного имени консула от версии о нём как о посреднике между террористами, Троцким и зарубежными секретными службами пришлось отказаться, дабы не вызвать нежелательных разоблачений со стороны самого консула, находящегося за границей. Поэтому на процессах Зиновьева — Каменева и Медведя о консуле уже не упоминалось. Обращая внимание на это обстоятельство, Троцкий писал: «Если консул не был агентом ГПУ [219], как хотят нас уверить лакеи Сталина, то он мог действовать только по поручению какого-либо иностранного правительства, латышского или германского (как намекала сталинская печать). Почему же не вывести преступную банду на чистую воду? Почему бы, например… не поставить вопрос о террористических преступлениях дипломатии на обсуждение Лиги Наций? Казалось бы, игра стоит свеч. Между тем Сталин не проявляет ни малейшего интереса к дипломату-террористу и его вдохновителям» [220].
Тщательно избегая малейших неточностей и не вполне достоверных предположений, Троцкий в целом правильно расценил смысл и назначение как самого «процесса 12-ти», так и недомолвок и недосказаний в официальном сообщении о нём. Комментируя предъявленное чекистам обвинение в том, что они знали о готовящемся покушении, он подчёркивал: «Знать это они могли только от собственных агентов, принимавших участие в подготовке террористического акта. Однако об этих агентах на процессе не было сказано ни слова».
Отмечая, что «признание о фактическом соучастии ГПУ в преступлении прикрыто жалкой фразой насчёт „небрежности“», Троцкий писал: «Нет, „небрежность“ тут ни при чём. Избыток усердия, азартная игра за счёт головы Кирова — это объяснение более отвечает сути дела». По поводу же того, что подсудимые признали это обвинение, Троцкий замечал: у них не оставалось другого выбора. «Обвиняемые выбрали из двух зол меньшее. Не могли же они, в самом деле, заявить, что участвовали в преступной провокации с целью амальгамы по прямому поручению Ягоды: такое признание стоило бы им головы. Они предпочли быть обвинёнными за „преступную небрежность“».
Троцкий особо подчёркивал, что ни ленинградские чекисты, ни даже Ягода не могли вести «азартную игру» на свой личный страх и риск: «Без прямого согласия Сталина — вернее всего, без его инициативы,— ни Ягода, ни Медведь никогда не решились бы на такое рискованное предприятие».
Троцкий приходил к выводу, что «дело Медведя бросает яркий свет на дело Зиновьева — Каменева, на его место в стратегии Сталина». В промежутке между судами над действительными участниками убийства — Николаевым и ленинградскими чекистами — был проведён процесс над старыми революционерами, сподвижниками Ленина, строителями партии по обвинению их «в преступлении, к которому они — в отличие от Сталина, злонамеренно игравшего с огнём,— не имели ни малейшего отношения. Дело Зиновьева есть грандиозная дымовая завеса для дела Сталина — Ягоды» [221].
Суммируя итоги трёх процессов, прошедших после убийства Кирова, Троцкий подчёркивал, что Сталин не только не достиг преследуемых им целей, но и потерпел ряд неудач в стремлении навязать советской и особенно зарубежной общественности свои версии убийства. Поэтому от него следует ожидать дальнейших судебных подлогов. «Насколько я могу судить издалека, в качестве изолированного наблюдателя, стратегия, развёрнутая вокруг трупа Кирова, не принесла Сталину больших лавров. Но именно поэтому он не может ни остановиться, ни отступить. Сталину необходимо прикрыть сорвавшиеся амальгамы новыми, более широкого масштаба и… более успешными. Нужно встретить их во всеоружии!.. Ни один честный пролетарский революционер не смеет молчать. Из всех политических фигур самой презренной является фигура Понтия Пилата» [222].
XVI
Как было организовано убийство Кирова
Даже после второго процесса Зиновьева — Каменева (август 1936 года) самые серьёзные аналитики на Западе были весьма далеки от понимания подлинных причин и механизма организации убийства Кирова. Об этом наглядно свидетельствует опубликованная в конце 1936 — начале 1937 года в меньшевистском журнале «Социалистический вестник» статья «Как подготовлялся московский процесс» (с подзаголовком «Из письма старого большевика»). Эта анонимная статья была представлена редакцией журнала в качестве корреспонденции, полученной из СССР. Лишь спустя много лет бывшие редакторы «Социалистического вестника» сообщили, что в действительности она была написана видным деятелем меньшевистской эмиграции Б. Николаевским, крупным специалистом по русской революционной истории и одним из наиболее серьёзных знатоков советской действительности. Как впоследствии вспоминал сам Николаевский, сообщения, изложенные им в этой статье, частично основывались на беседах с Бухариным весной 1936 года, частично на информации, полученной из других источников, прежде всего от известного русско-французского коммуниста Шарля Раппопорта, после второго зиновьевского процесса (август 1936 года) отошедшего от официального коммунистического движения.
Статья включала немало правдивых фактов о личности Николаева, о содержании найденного у него дневника, об его общении с группой Котолынова, работавшей по заданию Ленинградского института истории партии над книгой о ленинградском комсомоле, и т. д. Однако выводы статьи не подводили к мысли об участии Сталина в организации убийства. Концепция статьи сводилась к тому, что выстрел Николаева прервал развернувшуюся в 1933—1934 годах «борьбу за душу Сталина», которую вели, с одной стороны, сторонники «примирения» с бывшими оппозиционерами, возглавляемые Кировым и Горьким, с другой — сопротивлявшиеся этому процессу аппаратчики во главе с Кагановичем и Ежовым. О Николаеве говорилось как об озлобленном одиночке, который под влиянием чтения книг о террористах периода самодержавия пришёл к своему замыслу; террористическим актом он стремился выразить протест против растущего в партии бюрократизма, причем в этом «жертвенном» настроении его невольно укрепляли отдельные критические высказывания оппозиционеров, с которыми он был знаком. Роковой выстрел прервал начавшийся процесс «замирения», к которому склонялся и сам Сталин [223].
Как мы могли убедиться, Троцкий уже со времени первых сообщений о расправах над оппозиционерами был весьма далёк от этой наивной версии. Разоблачая сталинские подлоги, он указывал на несомненную направляющую роль Сталина в организации покушения на Кирова, хотя и ошибочно полагал при этом, что завершение данной провокации убийством «не входило в программу Сталина» [224]. Эта ошибка, на наш взгляд, была связана не столько с недооценкой Троцким криминальных качеств Сталина (способность убить своего ближайшего соратника), сколько с недооценкой масштабов террора, который Сталин замыслил развязать. Такие масштабы требовали хотя бы одного террористического акта, завершившегося убийством видного партийного руководителя.
Более точные, в основном совпадающие с результатами расследований 50—60-х годов выводы были сделаны Троцким в 1939—1940 годах, после тщательного анализа материалов показательных московских процессов. В статье «Сверхборджиа в Кремле» Троцкий писал, что во время процессов прозвучавшие на них обвинения «казались мне фантасмагорией. Позднейшая информация и более внимательный анализ обстоятельств заставили меня изменить эту оценку. Не всё в процессах было ложью… Основные элементы сталинских подлогов не извлечены из чистой фантазии, а взяты из действительности, большей частью из дел или замыслов самого мастера острых блюд» [225].
С этой точки зрения Троцкий обращал внимание на сенсационные признания Ягоды и его личного секретаря Буланова, прозвучавшие на процессе «право-троцкистского блока» в марте 1938 года. Во время допроса Буланов заявил, что Ягода знал о готовившемся покушении на Кирова, что «в Ленинграде у него был верный человек, посвящённый во всё — заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая, между прочим, Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева, и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при этой аварии убит, и таким образом они избавились от опасного свидетеля. Мне стала тогда понятна та исключительно необычайная забота Ягоды, которую он проявил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники были арестованы и преданы суду. Я припомнил, что лично мне он поручил заботу о семье Запорожца, о семье Медведя, помню, что он их отправил для отбывания в лагерь не обычным путём, он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого назначения. Перед отправкой он вызывал к себе Запорожца и Медведя» [226].