Глубокое перерождение Коминтерна не оставалось тайной и для врагов коммунистов. В статье «Правда о большевизме» один из лидеров русской эмиграции П. Н. Милюков писал: «Тотчас после смерти Ленина Сталин исключил „мировую революцию“ из расчётов собственной доктрины. Здание Коминтерна постепенно превратилось в главный штаб тайной полиции, переняв функции заграничной разведки. При её помощи Сталин вылавливал „троцкистов“ и независимых руководителей из заграничных отделов коммунистической партии» [429].
Действительно, на протяжении 30-х годов развёртывалось всё более тесное сотрудничество аппарата Коминтерна с иностранным отделом ОГПУ—НКВД и советской военной разведкой. Конечно, у этого сотрудничества была и положительная сторона, связанная с отбором зарубежных коммунистов на разведывательную работу, служащую интересам защиты СССР от внешнего врага. Такие коммунисты, как Ф. Зорге, Ш. Радо, Л. Треппер, сыграли в последующем огромную роль в борьбе с фашизмом. Однако не меньшие усилия направлялись Коминтерном и НКВД на внедрение провокаторов в ряды коммунистических партий и в зарубежные группы левой оппозиции, прежде всего в окружение Троцкого и Седова.
Одним из таких агентов НКВД, проводившим провокаторскую работу в СССР и за рубежом, был немецкий коммунист Ольберг. С конца 20-х годов он доставлял в Москву информацию о деятельности немецких троцкистов, а в 1930 году пытался попасть в секретари к Троцкому. Это ему не удалось, поскольку он вызывал недоверие друзей Троцкого. После прихода Гитлера к власти Ольберг был направлен в Прагу для слежки за немецкими оппозиционерами-эмигрантами, а в 1935 году был переведён на работу в секретно-политический отдел НКВД. Он оказался первым арестованным по делу «троцкистско-зиновьевского центра» и «признался» на процессе, что был послан в СССР Троцким и гестапо для организации террористических актов.
Немало агентов ОГПУ—НКВД, сыгравших зловещую роль в чистках 30-х годов, после второй мировой войны оказалось на руководящих постах в восточно-европейских странах, где были установлены сталинистские режимы. Неудивительно, что партии, возглавившие эти режимы, оказались неспособны выдвинуть действительную альтернативу сталинизму даже при последующих крутых поворотах истории.
Показательна судьба Имре Надя — одного из ведущих коммунистических диссидентов 50-х годов. Занимавший видные партийные и государственные посты в Венгрии времён сталинизма, Надь в июле 1953 года стал премьер-министром, а после кратковременной отставки вернулся на этот пост и в разгар венгерских событий 1956 года возглавил силы восстания. После его казни в 1958 году Надь обрел ореол мученика, одного из самых последовательных борцов со сталинизмом. Лишь в конце 80-х годов были рассекречены документы, доказывавшие: с 1930 года Надь действовал в качестве агента ОГПУ—НКВД. По его доносам были арестованы десятки венгерских, болгарских и немецких коммунистов. В июне 1938 года в своём очередном рапорте Надь писал: «Я долгое время честно и преданно сотрудничаю с НКВД, в борьбе против врагов народа всех мастей, для их выкорчевывания» [430].
Жестокую эволюцию претерпела судьба и тех людей, которые не вступали на путь прямого сотрудничества с НКВД, но играли ведущую роль в «антитроцкистских» чистках внутри своих партий. Лишь в недавнее время были обнародованы данные о деятельности И. Б. Тито — единственного из лидеров восточноевропейских социалистических государств, осмелившегося в послевоенный период бросить вызов Сталину. Из этих данных следует: в 30-е годы Тито в стремлении выдвинуться на руководящее место в своей партии принимал самое активное участие в расправах над своими товарищами-коммунистами и в формировании нового руководства КПЮ — взамен старого, полностью уничтоженного в сталинских застенках. Характерно в этой связи его заявление: «От скрытых троцкистов часто слышишь: „Я не троцкист, но и не сталинист“. Кто так говорит, тот наверняка троцкист» [431]. Это одно из наиболее откровенных заявлений, отражавших действительную политическую доктрину сталинизма, прямо указывало на необходимость истребления каждого участника коммунистического движения, проявлявшего хотя бы малейшее инакомыслие, несогласие с любым зигзагом сталинской политики.
В середине 30-х годов лидеры сталинизированного Коминтерна осуществили один из наиболее резких и противоречивых зигзагов: поворот от политики «третьего периода» к политике народного фронта.
XXX
Политика Народного фронта
Приход Гитлера к власти способствовал резкому полевению и радикализации масс в капиталистических странах. В этих условиях Коминтерн, несмотря на все свои ошибки, сохранял влияние среди значительных слоёв рабочего класса и революционной интеллигенции.
После победы фашизма в Германии Коминтерн далеко не сразу выдвинул новую политическую стратегию. Когда в октябре 1933 года Сталин дал указание германской компартии участвовать в затеянном гитлеровцами референдуме, он руководствовался прежней сектантской схемой, согласно которой создание антифашистского фронта должно вести к откалыванию социал-демократических рабочих от их вождей. Сталин подчёркивал, что «всякая другая политика пойдёт на пользу фашистам и социал-демократам» [432]. Иначе говоря, он по-прежнему требовал от немецких коммунистов рассматривать фашизм и социал-демократию как явления одного порядка.
XIII пленум ИККИ (декабрь 1933 года) выдвинул утверждённую лично Сталиным установку о том, что в Германии «начинается новый революционный подъём» [433]. К каким последствиям приводило проведение этой установки, выразительно рассказывается в романе А. Кестлера «Слепящая тьма». В нём описывается приезд в Германию сталинского эмиссара Рубашова в те дни, когда немецкая компартия фактически распалась: «Она походила на тысячеголовое умирающее животное — бессильное, затравленное, истекающее кровью». Лишь отдельные группы коммунистов на свой страх и риск пытались проводить новую линию, исходящую из того, что «движение разгромлено, поэтому сейчас все враги тирании должны объединиться». Встретившись с участником одной из таких групп — слесарем Рихардом, Рубашов выразил возмущение тем, что его организация распространяет не материалы, присылаемые из Москвы, а собственные материалы, призывающие к объединению всех противников гитлеризма. Рихард ответил: «Ваши брошюры написаны так, как будто с нами ничего не случилось. Нам устроили кровавую бойню, а вы толкуете про жестокие битвы да про нашу несгибаемую волю к победе… Мы разбиты, партия уничтожена, и теперь, чтобы начать сначала, нам надо круто изменить политику». Назвав такие взгляды пораженчеством, Рубашов заявил Рихарду, что коммунисты не должны объединяться с «умеренными». А когда Рихард не согласился с этим, Рубашов объявил ему от имени «высшей инстанции» об исключении из партии и лишении партийного убежища, тем самым фактически выдав его на расправу фашистам [434].
Развёртывавшиеся в мире события — массовое движение солидарности с узниками фашизма, подавление антифашистского восстания шуцбундовцев (левых социал-демократов) в Австрии (февраль 1934 года), вооружённые бои испанского пролетариата в Астурии (октябрь — ноябрь 1934 года) — подталкивали руководство Коминтерна к смене сектантских установок. Особенно важную роль в этом плане сыграла всеобщая политическая стачка французских рабочих (февраль 1934 года) в ответ на попытку организации фашистского мятежа во Франции. В ходе этой стачки (охватившей свыше 4 млн. чел.) и крупных вооружённых столкновений на улицах Парижа коммунисты и социалисты выступали в единых рядах. 27 июля 1934 года между социалистической и коммунистической партиями был подписан пакт о единстве действий против фашизма и угрозы войны. Таким образом, одна из крупнейших коммунистических партий Европы порвала с теорией «социал-фашизма», которой она, как и другие коммунистические партии, руководствовалась на протяжении предыдущего десятилетия.