Бывшие кулаки с некоторого времени стали считаться проблемой. Вопреки инструкциям, все больше и больше «спецпереселенцев» покидали места содержания и смешивались с вольнонаемными работниками. Другие бежали и вливались в банды деклассированных элементов, действовавшие вблизи городов. Во многих выступлениях на февральско-мартовском пленуме 1937 года звучал мотив о наличии в стране большого числа «антисоветских элементов» и «преступников». Как утверждал глава партийной организации Западной Сибири Роберт Эйхе, в его области было много сосланных бывших кулаков, включая «немалую группу закоренелых врагов». Партийный лидер Туркмении Попок также указал на явную опасность, исходящую от бывших кулаков, которые вернулись из мест заключения и ссылки и предъявляют всевозможные требования. Другие ораторы поднимали вопрос об опасности существования в стране миллионов верующих{364}.
В начале 1937 года Ежов вместе с Прокурором СССР Вышинским обратился в советское правительство и ЦК по вопросу о правовом положении переселенцев. Так как новая советская конституция, принятая 5 декабря 1936 года, восстанавливала их избирательные права, то Ежов и Вышинский рекомендовали, чтобы переселенцы, уличенные НКВД в антисоветской деятельности, приговаривались бы Особым совещанием НКВД к заключению в лагере на срок от трех до пяти лет. В то время переселенцам не разрешалось покидать места пребывания. Лишь в 1939 году, если они и получали такое разрешение, то должны были оставаться в пределах области, а с 1940 года могло быть дано разрешение (например, для выезда на учебу) перемещаться в пределах всей страны{365}. О другой проблеме Ежов писал Сталину 8 апреля 1937 года. Он предупреждал о размахе преступности в стране, указывая на «неисправимых» преступников, «бравирующих своим нежеланием работать»: «Основным контингентом совершающим дерзкие уголовные преступления (грабежи, разбои, убийства, квалифицированные кражи) являются ранее судимые, в большинстве случаев недавно освобожденные из лагерей и мест заключения» (этот абзац Сталин отчеркнул карандашом). Ежов писал, что ежемесячно более 60 тысяч человек освобождаются из заключения и из них лишь 6–7 тысяч распределяются на работу, остальные рассеиваются по стране в поисках работы, им нередко отказывают в приеме и они вновь становятся на преступный путь.
Ежов перечислил меры, которые, по его мнению, были необходимы для борьбы с преступностью. Многие из них были вполне традиционными для советской системы. Например, трудоустройство бывших заключенных через профсоюзы или оказание давления на предприятия, чтобы заставить их принимать на работу преступников, освобожденных из лагерей. Хотя один пункт весьма любопытен, в особенности, в свете будущего решения этого вопроса. В апреле Ежов еще не зашел так далеко в желании покончить с преступным миром. В 4 пункте письма он просто предложил рецидивистов, хулиганов, «отказчиков» или, всех, кто не «встал на путь исправления» — не выпускать из лагерей, а выносить им новые приговоры внутрилагерным судом или тройкой НКВД с дополнительным сроком до 3 лет. Это было максимальное наказание, к которому могли приговорить в то время эти органы{366}. Ежов указывал, что его предложения посланы для последующего одобрения Вышинскому, за исключением этого 4 пункта. Возможно, он опасался, что «юрист» Вышинский станет критиковать его за произвол — то есть заключенные, которые не совершили больше никаких преступлений, могли получить дополнительный срок лишь за «плохое» поведение в лагере. Вышинский не выступал против репрессий, но предпочитал соблюдать хоть какую-то видимость законности. В июле 1937 года Сталин пошел на более радикальные меры, чем те, что предлагал Ежов. Навязчивая идея о «кулацких саботажниках, проникающих на предприятия», и «кулацких бандитах, шатающихся по городам», является объяснением того, почему именно эта «категория» предназначалась для первой массовой операции Большого террора{367}.
2 июля, через три дня после завершения июньского пленума, Сталин разослал решение Политбюро «об антисоветских элементах» региональным партийным руководителям и начальникам управлений НКВД. В соответствии с ним «главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений» являлись многие бывшие кулаки и уголовники, подвергшиеся ссылке и вернувшиеся домой после отбытия срока. Региональным партийным руководителям и начальникам управлений НКВД поручалось «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки»; в течение пяти дней им следовало представить в ЦК состав троек и число тех, кто подлежал расстрелу и высылке в лагеря{368}. На следующий день Ежов от своего имени разослал всем начальникам региональных НКВД аналогичную шифротелеграмму с требованием сообщить в Москву к 8 июля «учтенных кулаков и уголовников», разбив их на две категории: первую — «подлежащие аресту и расстрелу» и вторую — «подлежащие высылке в районы по указанию НКВД»{369}.
В Москву поступали сообщения с мест с данными о числе кулаков и уголовников, которых нужно расстрелять или заключить в лагеря. И выяснилось, что никакого более или менее налаженного и достоверного учета этих «контингентов» нет. Большинство шифротелеграмм от региональных партийных руководителей, полученных в ЦК, содержали «примерные» или «ориентировочные» оценки числа учтенных кулаков и уголовников или предусмотрительную фразу о том, что «выявление продолжается» и в дальнейшем цифры могут увеличиться. Другие сетовали на недостаток времени и просили дополнительный срок для предоставления данных. Так, из Казани первый секретарь обкома 4 июля писал: «Проверили, учета сколько-нибудь удовлетворительного указанных категорий кулаков и уголовников НКВД не имеет. Поэтому прошу изменить решение той части, в которой говорится — в пятидневный срок… дав срок месячный»{370}. Отсутствие на местах точных количественных данных о намеченных к арестам и расстрелам и предопределило появление так называемых «лимитов», когда в Москве на основе полученных с периферии цифр старались заранее определить, сколько в том или ином регионе разрешить расстрелять людей. Конечно, при таком подходе размеры репрессий планировались в Москве с некоторым «запасом».
В последующие дни Политбюро выпустило ряд решений с утверждением составов «троек по проверке антисоветских элементов» и количественных показателей репрессий — «лимитов» для каждой республики и области. С 5 по 31 июля 1937 года было принято 13 таких решений, которые непосредственно предшествовали утверждению Политбюро приказа № 00447.{371} Вначале августа Политбюро продолжило подтверждение персонального состава региональных троек, которые, как правило, состояли из начальника областного управления НКВД (председатель), прокурора и первого секретаря обкома (либо другого руководителя, например, 2-го секретаря). Тройки передавали требуемую информацию в центр. Так, 8 июля начальник управления НКВД и председатель тройки Западно-Сибирской области С.Н. Миронов доложил Ежову о регистрации 25 944 человек, из них 10 924 — по первой и 15 036 — по второй категории{372}. Два дня спустя глава партийной организации Москвы Н.С. Хрущев сообщил Сталину, что в Московской области зарегистрировано 41 305 человек: 8500 — по первой и 32 805 — по второй категории{373}. Вместе со своим заместителем Фриновским Ежов занимался обобщением данных и устанавливал лимиты.
С целью подготовки к предстоящей кампании массовых арестов было проведено совещание начальников региональных управлений НКВД. 12 июля были извещены о вызове в Москву, на «оперативное совещание»{374}, начальники управлений НКВД республик и областей, где предстояло начать операцию в первую очередь (большинство областей РСФСР и Украины). В Средней Азии, Казахстане и наиболее удаленной части России операция должна была начаться несколько позже — во вторую очередь. Совещание открылось 16 июля 1937 года. Стенограмму этого совещания не удалось найти в архиве, однако мы располагаем отрывочными сведениями о высказываниях Ежова, которые содержатся в показаниях С.Н. Миронова и других арестованных позднее чекистов.
364
Khlevnyuk О. The Objectives of the Great Terror, 1937–1938 // in J. Cooper et al., Soviet History, 1917–53. London, 1995. P. 160.
367
Werth N. Un etat centre son peuple: Violens, repressions, terreurs en Union sovietique// ourtois S. et al., Le livre noir du communisme: Crimes, terreur et repression. Paris, 1997. p-208–209.
369
Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. М., 2003. С. 79.