Читать онлайн "«Сталинский питомец» - Николай Ежов" - Янсен Марк - RuLit

В мае 1918 года Ежов встретился со своей семьей в Вышнем Волочке Тверской губернии, где он получил работу на стекольном заводе Болотина. Там он стал членом заводского комитета, а с июня 1918 по апрель 1919 года — членом районного комитета. «Вначале 1919 года, — как пишет в автобиографии Ежов, — мобилизован на колчаковский фронт»{40}. Однако повоевать «на колчаковских фронтах» ему не довелось, слесарем-механиком его зачислили в батальон особого назначения в городе Зубцове. Затем с мая 1919 года он служил в Саратове в запасном электротехническом батальоне, где возглавил партийную группу и стал секретарем партячейки военного района (городка). Двадцать лет спустя Владимир Константинов, эвакуировавший батальон из Петрограда в Саратов, вспоминал на допросе: «И вот в 1919 году является ко мне такой шпингалет в порванных сапогах и докладывает, что прибыл и назначен ко мне политруком. Я спросил его фамилию, он ответил — Ежов»{41}. Они стали друзьями и прослужили вместе до 1921 года. В августе 1919 года, после эвакуации в Казань, Ежов был назначен военным комиссаром радиотелеграфной школы РККА второй радиобазы, что означало исключительно политический и агитационный характер его работы. Фадеев и здесь ярко рисует его образ: он активно участвовал в сражениях, например, в атаке на деревню Иващенково, где был ранен тремя осколками снаряда, один из которых попал ему в челюсть. «Тяжелое ранение надолго вывело Ежова из строя. На всю жизнь у него остался шрам правее подбородка». Писатель не скупится, рисуя портрет Ежова того времени: «Очень еще юный, чернявый парень с густыми черными бровями; мечтательное выражение глаз при сильной складке губ, — лицо одухотворенное, волевое»{42}.

В феврале 1920 года Ежов получил взыскание от военного трибунала Резервной Армии, к которой относилась его база, за недостаточную бдительность, из-за чего в школу было принято несколько дезертиров. Это упущение не повлияло на его карьеру, и в мае он был назначен военным комиссаром радиобазы в Казани{43}. Хотя его дисциплинированность и усердие в исполнении приказов уже были замечены, политическая репутация все же была запятнана. В 1936 года при обмене партбилета, заполняя регистрационный бланк, Ежов указал, что он принадлежал к «Рабочей оппозиции» внутри коммунистической партии, но порвал с ней перед Десятым съездом партии в марте 1921 года. Четыре года спустя, перед судом, он говорил, что только сочувствовал оппозиции, добавив, что никогда не был ее членом, и что после критических выступлений Ленина в марте 1921 года он осознал свои заблуждения и стал придерживаться ленинской линии{44}. Однако дружеских связей с лидерами «Рабочей оппозиции» он не порывал. А своими корнями эти настроения уходили в дореволюционное прошлое Ежова. Будучи арестованным, чекист С.Ф. Реденс показал, что Ежов, по крайней мере, один раз в частном разговоре хвастался, что когда-то он пошел против Ленина и участвовал в полуанархистском движении Яна Махайского[6] против интеллигенции — «махаевщине»{45}.

Удачный этап в карьере наступил, когда в апреле 1921 Ежов стал членом бюро и заведующим отделом агитации и пропаганды одного из районных комитетов партии Казани, а в июле он получил такую же должность в Татарском обкоме партии. Примерно в это же время он был демобилизован из армии{46} и избран в президиум Центрального Исполнительного комитета (ЦИК) Татарской АССР. В августе, устав от напряженной работы, он получил отпуск и путевку в один из санаториев Москвы для лечения. Затем по рекомендации Центрального комитета (ЦК) партии находился в Кремлевской больнице с 18 января по 13 февраля 1922 года для излечения колита, анемии и катара легких{47}. Ясно, что тогда он уже был замечен и, по-видимому, в Москве встречался с влиятельными работниками аппарата ЦК Лазарем Каганович и Менделем Хатаевичем, которых, возможно, знал еще с Белоруссии{48}.[7] В результате он получил руководящий пост: 15 февраля 1922 года секретариат ЦК назначил его ответственным секретарем Марийского обкома партии{49}. Так как это назначение было довольно значимым, можно предположить, что в это время у него состоялась первая в жизни встреча со Сталиным.

Назначение Ежова в небольшой областной центр — Краснококшайск (в настоящее время — Йошкар-Ола) началось с очень крупных неприятностей для него. В марте бюро обкома избрало его лишь после первоначального отказа, а И.П. Петров, председатель облисполкома, с самого начала занял открыто враждебную позицию, главным образом потому что Ежов относился к местному языку и культуре как к «национальному шовинизму». Биографы Ежова согласны в том, что «проявились худшие черты его характера», отмечая его «жажду власти, высокомерие, грубость». Он продемонстрировал чисто административный подход, отказываясь принимать во внимание национальные особенности этой автономной области. Даже инструктору из центрального аппарата партии не удалось успокоить волнения среди народа{50}.

С другой стороны, и сам Ежов тяготился пребыванием в глубинке. В письме к своим друзьям по «рабочей оппозиции» 21 сентября 1922 года он жаловался:

«…живу понимаеш-ли[8] ты как «черт» — как таракан на горячей сковородке верчусь, делов до черта, а толку кажется мало. — Дыра скажу тебе здесь, так уж такой дыры не сыщеш наверное во всей РСФСР. Уж подлинно медвежий угол — ведь Краснококшайск (б. Царевококшайск) ты только подумай!

Вот черт возьми и позавидуешь Вам — все можно сказать блага культуры у вас под руками, а тут… э да ну ее к черту уж видно «долюшка» такая. А по правде сказать, так основательно понадоели эти «бухтаномии» пора-бы и на завод. А что то о заводе за последнее время стал скучать основательно пора-бы пора и на отдых, а то совсем можно разложиться в такой обстановочке»{51}.

В октябре 1922 года Ежов вновь попросил об отпуске, снова жалуясь на чрезмерное напряжение сил: «С февральской революции не пользовался отпуском. В феврале месяце с[его] г[ода] прямо из больницы направлен в Мар[ийскую] область. Измотался вконец. В настоящее время болею чуть ли не 7 видами болезней». Бюро обкома согласилось с этой просьбой, предоставив ему месячный отпуск и отпускные в 300 миллионов рублей (для того времени это была небольшая сумма), «ввиду ряда серьезных болезней». Временно его замещал один из коллег{52}. Он проработал в Краснококшайске лишь семь месяцев.

Но вместо того, чтобы отправиться прямо на курорт, Ежов вернулся в Казань, написав в письме, что «Татария нравится мне больше Марландии»{53}. Оттуда он поехал в Москву, где в конце октября присутствовал на заседании ВЦИК. Как утверждают некоторые авторы, на этом заседании Ленин сфотографировался в окружении группы делегатов, и одним из них был Ежов{54}. Руководство ЦК согласилось не отправлять его обратно в Краснококшайск, а вместо этого, после месячного отдыха, направить на работу в другую область или перевести на другую работу. Дороговизна в Москве времен НЭПа была ошеломляющей, и 6 ноября он написал, что «становится почти нетрудоспособным». Затем он отправился в Кисловодск — город-курорт на Северном Кавказе — для лечения, хотя у него, как он жаловался в письме к другу, «не было и медного гроша в кармане»{55}. 28 ноября он уже был в Кисловодском санатории, и, скорее всего, обратился с просьбой о продлении отпуска; в телеграмме, отправленной в тот же день, он просит руководство ЦК дать ему знать, если к его просьбе отнесутся положительно{56}.

Скорее всего, эта просьба была удовлетворена, и его отдых и лечение продолжились. И лишь 1 марта 1923 года на заседании оргбюро и секретариата ЦК в Москве (с участием Сталина) Ежов был назначен ответственным секретарем Семипалатинского губкома партии на северо-востоке Киргизской (позднее Казахской) Республики{57}. Хотя сам Ежов на заседании не присутствовал, как это было в 1922 году, Сталин, вероятно, разговаривал с ним по поводу столь ответственного назначения. Ежов получил девять дней отпуска для поездки в Краснококшайск для передачи дел{58}. 9 марта в письме бывшему коллеге по работе в Марийском обкоме партии П.Н. Иванову он писал, что слышал, что «вы убрали Петрова», но к его неудовольствию комиссия оргбюро вновь решила направить Петрова в Марийскую область{59}. Девять дней спустя он написал, что отправляется в Семипалатинск{60}.