Общие итоги раскулачивания и депортации 1930 года были весьма внушительны. Из 76334 крестьянских хозяйств Сибирского края, учтенных ГПУ как кулацкие, было раскулачено 55426, или 72 % (на Украине 61 %). В Дальневосточном крае ликвидировали 3937 хозяйств.
Высылке по второй и третьей «категории» подверглись:
в Сибирском крае — 17525 семей, в ДВК — 537 семей, что в целом приравнивалось к цифре около 90000 человек.
В то же время из других районов страны было сослано:
в Сибирский край — 11612 семей (49801 чел.) в ДВК и рудники Алдана — 4083 семьи (21381 чел.).
Всего: 15695 семей — 71182 чел.{58}
Таким образом, за несколько месяцев Сибирь превратилась в зону небывалой крестьянской ссылки. К концу 1930 года здесь, включая Дальневосточный край, сосредотачивалось 156339 так называемых кулаков — почти треть всех сосланных по стране. Больше было только в Северном крае — 42 %.
Каковы бы ни были масштабы депортации и насильственного обобществления имущества в деревне, партия не получила ожидаемых плодов. Уже к 10 марта Сибирский край был коллективизирован на 52 %{59}. Однако крестьяне успели уничтожить огромную часть производительных сил. Размеры материального ущерба в Сибири оказались несравненно выше, чем в других регионах СССР. «Если на Украине сокращение крупного рогатого скота составило 14 %, то в Сибири — 35–50, а по некоторым округам — 60 %»{60}.
Когда Сталин понял, что от его колхозной затеи могут остаться руины, он вынужден был отступить. В газете «Правда» опубликована его известная статья «Головокружение от успехов», в которой лицемерно осуждались «перегибы зарвавшихся товарищей». Сталин постарался быстро отмежеваться от тех, кто силой заставил крестьян войти в колхозы и допустил разграбление деревни. Однако вслед за этим, как обычно, местным руководителям было послано секретное письмо Политбюро, призванное смягчить резкий и неожиданный удар сталинской статьи по «товарищам». В письме давалось понять, что осуждение «ошибок» не ведет к каким-либо изменениям в политике коллективизации, отмечалось также, что скомпрометированный актив партии необходимо перетасовать таким образом, чтобы увести от серьезной ответственности.
Положение для партии действительно было критическим. Волна народного негодования охватила всю Сибирь, порождая вооруженные мятежи, волынки, действия из засады и саботаж. Выступления вооруженных крестьян были зафиксированы в Минусинском, Сретенском, Барабинском, Енисейском округах. Против них пришлось использовать специальные отряды милиции и местных партийцев.
Но особые волнения властям доставил массовый крестьянский протест в марте 1930 года в Уч-Пристанском районе Бийского округа. Его организатором неожиданно оказался один из уполномоченных ОГПУ по имени Фрол Добытин. Действительные мотивы поведения этого несомненно отважного человека не выяснены до сих пор. Однако известно, что он поднял к восстанию несколько сот крестьян, а затем с их помощью арестовал в райцентре около 150 местных активистов и освободил готовившихся к ссылке «кулаков». Созданный им отряд сумел продержаться всего три дня. 12 марта восставшие были разбиты, а сам Добытин на некоторое время скрылся{61}.
Ропот слышен был и в самой партии. Не жалея сил, партийные эмиссары надрывались в беспощадной войне с крестьянами, чтобы выполнить установки Кремля, а теперь, после письма Сталина, их же выставили в самом худшем свете перед лицом заскорузлой деревни.
Сталину потребовалось успокоить партийцев и придать им уверенности перед тем как начать новую осаду кулаков.
С этой задачей в марте 1930 года он отправил в Сибирь Кагановича. Целый месяц Каганович колесил по городам и сельским районам огромного края, изучая настроения коммунистов и внушая им истинный смысл сталинского маневра.
В то же время в Сибирь для «восстановления законности» был послан и главный прокурор СССР Крыленко. Все это свидетельствовало о том, что в Политбюро были очень обеспокоены положением на Востоке и стремились как можно быстрее погасить очаг назревающего крестьянского бунта.
Из рук сибирских руководителей Каганович и Крыленко получили немало сведений, показывающих как далеко зашла власть в своих преступлениях. Кремлевские сановники смогли убедиться в том, что им и без того было хорошо известно: что при раскулачиваниях пострадала масса неимущих крестьян, считающихся опорой режима; что судебный аппарат потерял последние признаки самостоятельности и им распоряжаются все кому угодно; что тюрьмы и дома предварительного заключения переполнены арестованными крестьянами.
Последовало указание произвести маневр в обратном направлении. Громоздкий, но крепко сколоченный партийный корабль, скрепя всеми частями, резко повернул туда, куда указывал главный рулевой. Еще вчера партия действовала в деревне по нормам «революционного правосознания», используя методы анархических облав, а теперь, подчиняясь сталинскому сценарию, занялась «укреплением законности».
В первую очередь были введены ограничения на самочинные раскулачивания и высылку крестьян. Это означало, что «работу по ликвидации кулаков» могло проводить только ОГПУ. Вместе с тем давалось указание немедленно прекратить массовые суды за убой скота и закрыть все судебные иски по обязательным поставкам продовольствия, «мотивируя это недородом»{62}.
Следующим шагом явилось освобождение многих крестьян из мест изоляции. К середине апреля 1930 года в Сибири власти выпустили на свободу 1613 человек, 257 возвратили из ссылки как «незаконно сосланных», 3272 восстановили в избирательных правах, а 2088 крестьянам возвратили «неправильно отобранное» имущество{63}.
Когда нажим на деревню значительно ослаб и было объявлено о «борьбе с перегибами», крестьяне стали разбегаться из колхозов. К лету 1930 года процент коллективизации в Сибирском крае с 52-х упал до 19-ти{64}. «Колхозное строительство» завершилось провалом.
Но продолжать и дальше истязать деревню такими темпами, и способами, которые выбрал Сталин, действительно было невозможно. Основные ресурсы села и источники его благополучия большевики вырвали с корнями. У крестьян в этот момент уже не оставалось сил ни выполнять безумные повинности, ни вести борьбу с уродливой властью. Было вполне очевидно, что новые акции насилия могли лишь окончательно парализовать сельское хозяйство.
Летом 1930 года появились первые признаки голода. Секретные сводки сибирского отделения ОГПУ сообщали в Москву, что «в ряде районов нищенство принимает массовый характер. (…) Наблюдаются факты употребления в пищу протравленных семян, в связи с чем зарегистрированы случаи отравления.
По-прежнему продолжают фиксироваться факты употребления в пищу павших животных.
Отмечены отдельные попытки к самоубийству на почве голода».
Эту мрачную картину ПП ОГПУ дополняло некоторыми подробностями:
«В с. Громогласовка Борисовского района Омского округа голодает до 60 семей. Из-за отсутствия хлеба беднячка Кулинич питалась павшими животными, а затем отравила себя и своих детей мышьяком, но благодаря своевременно оказанной помощи, от смерти все спасены. (…)
В с. Кучук, Павловского района, Барнаульского округа наблюдается массовое нищенство. Большинство бедняков и маломощных середняков совершенно не имеют продовольственного хлеба. В этом же округе, в с. Калистратиха Шадринского района бедняк Медведев ходит на скотное кладбище и обрезает у павших животных еще не сгнившее мясо, которым и питается.
В этом же округе, в с. Шатуново Залесовского района от употребления в пищу протравленного семзерна отравилось шесть человек крестьян»{65}.
Угрожающее положение с продовольственным обеспечением заставило главного руководителя Сибири, Эйхе, в несвойственной для него манере обратиться с требованием к Сталину. Эйхе посылает телеграмму-заклинание: