Так, заместитель начальника УНКВД по Новосибирской области К.К. Пастаногов после своего ареста в 1939 году показывал, что во второй половине 1938 года он возбудил ходатайство об аресте очередной «организации» — не менее 100 человек «церковно-монархического актива». Но его начальник Мальцев отменил операцию, мотивируя тем, что «попов сажать некуда»{409}.
Если некуда было сажать сотню «попов», то как следовало поступить с тысячами других арестованных? Ясно, что сталинцы достигли таких масштабов террора, поддерживать которые были уже не в силах.
VI. Предвоенные маневры
1. Изменения в карательной машине
Разгромить, посадить врагов народа — почетная обязанность.
Большой террор был остановлен совершенно внезапно, в момент своего высшего развития. Его основные цели считались достигнутыми. Те, кого относили к потенциально опасным элементам общества, были разгромлены. Исчезли целые группы населения, не внушавшие доверия режиму, уничтожен большой слой управленцев, специалистов и работников партийно-государственного аппарата, которых Сталин признал неспособными строить с ним коммунизм в СССР. В кругах НКВД завершившаяся чистка оценивалась «как выигрыш крупного военного сражения»{410}.
Однако самих «победителей» ожидала участь таких же жертв, какими стали миллионы советских людей в годы террора. По установившейся традиции за допущенные «ошибки» и перегибы» кто-то должен был понести ответственность. Разумеется, это могли быть только сами исполнители террора.
Новая политическая кампания, которую Сталин начал осенью 1938 года, носила название «восстановление революционной законности». Ее первыми жертвами были прокурорские работники.
В октябре в Омске состоялся судебный процесс, организованный под эгидой Верховного Суда РСФСР. Судили прокурора области И.И. Бусоргина, действовавшего во второй половине 1937-го и начале 1938 года, а с ним — начальника следственного отдела облсуда В.И. Никифоровского. Оба обвинялись в «преступной халатности и превышении полномочий», а точнее — за предание суду почти 500 человек по «контрреволюционным» статьям. «Преступление» выявилось, как только появились признаки ослабления террора и возникла необходимость в «козлах отпущения». За усердие по искоренению «врагов народа», суд приговорил прокурора к двум годам лишения свободы, а судебного следователя оправдал, объявив ему «общественное порицание»{411}.
За аналогичные преступления был осужден и прокурор Новосибирской области Новиков{412}. На прокурора списали все грехи за массовое привлечение к уголовной ответственности «советско-колхозного актива», хотя было очевидно, что он выполнял лишь тайные директивы члена Политбюро Андреева, действовавшего за спиной местных администраторов в период кампании «хлебозаготовок». Андреев, как пишет Хрущев, повсюду оставлял один след: «Куда он ни ездил, везде погибало много людей, и в Белоруссии, и в Сибири»[Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева// Вопросы истории. 1990. № 4. С. 78.].
Для подготовки устранения кадров, превратившихся в политический балласт, осенью 1938 года в Сибирь прибыл Шкирятов. Его визит проходил в обстановке повышенной секретности. В Новосибирске сталинский эмиссар ознакомился с материалами областной прокуратуры и побывал в областном управлении НКВД. Здесь он рассмотрел несколько дел, а затем провел ряд личных бесед с сотрудниками[ПАНО, ф. 4, оп. 34, д. 76, л. 9.]. Начальник УНКВД Мальцев, почувствовав опасность, попытался застраховаться: перед приходом Шкирятова он собрал своих подчиненных и приказал помалкивать о «несвойственных методах следствия». Но, как выяснилось, «методы» никого всерьез не интересовали.
Шумиха была поднята главным образом вокруг фактов «провокационной работы» прокуратуры и «извращений в партийно-политической работе».
2 ноября 1938 года ЦК и Совнарком СССР приняли постановление «Об ошибках руководства Новосибирской областной партийной организации», в котором обком ВКП(б) во главе с И.И. Алексеевым обвинялся в том, что область не смогла вовремя собрать урожай, а сами партийные руководители «встали на путь массовых огульных арестов колхозно-советского актива»{413}.
Алексеев был снят со своего поста, арестован, а затем расстрелян. Его преемником стал Геннадий Борков.
В ноябре местные партийные комитеты и управления НКВД получили постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г., которое официально объявляло об очередном политическом кульбите Сталина. Постановление носило название: «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Как и другие документы, рассчитанные на партийных функционеров, оно содержало два традиционных положения: подчеркивалась «правильность» «генеральной линии» Политбюро и осуждались «неправильные» способы ее осуществления исполнителями.
Постановление заявляло, что борьба с врагами народа не закончена и, следовательно, должна продолжаться.
Основная часть документа содержала критику «недостатков» в работе НКВД и прокуратуры. Говорилось, что «работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенными способами, путем практики массовых арестов». Осуждался «глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования», основанный на признаниях самого обвиняемого. И наконец, провозглашались новые методы карательной политики: запрещались массовые операции по арестам и выселению граждан, объявлялось о ликвидации судебных троек, созданных в порядке особых приказов НКВД СССР, а также троек при областных, краевых и республиканских управлениях милиции{414}.
Таким образом, партия очередной раз исправляла «перегибы» и «отдельные недостатки», принципиально ничего не меняя.
На собрании работников НКВД новый секретарь Новосибирского обкома Г.А. Борков разъяснял смысл постановления ЦК и СНК СССР:
«…будет совершенно неправильно понимать это решение, как решение, которое должно ослабить наш аппарат, внимание органов НКВД и судебно-следственного аппарата в вопросах борьбы с контрреволюционными и иными преступлениями. Безусловно, если кто так понимает, — это неправильно.
Решение Центрального Комитета партии обязывает нас умножить нашу большевистскую бдительность, усилить борьбу с врагами народа… разоблачительная работа, выкорчевывание вражеских остатков должно продолжаться еще более напряженно, с еще более нарастающими темпами, но должно продолжаться иными методами, методами, которые записаны в Сталинской Конституции…»{415}.
Борков угадывал лишь основное направление политики Сталина, но он не мог знать кому готовилась роль жертвы на этот раз.
Между тем, изменения в карательной машине вновь начинали принимать драматический характер. После устранения Ежова с поста наркома внутренних дел и появления на его месте Берии, старый аппарат НКВД фактически был обречен. В течение ближайших месяцев его ожидала кровавая чистка, которая должна была продемонстрировать готовность режима вернуться к «революционной законности». Партии давали понять, что руководство страны, борясь с врагами и вредителями, решительно ликвидирует «извращения карательной политики». Оно вскрывает недостатки и наказывает виновников «необоснованных репрессий».
Обсуждение Постановления ЦК и СНК от 17 ноября вызвало в среде «чекистов» настоящую панику. Аресты в НКВД в ежовский период были страшны, но они не шли ни в какое сравнение с новыми веяниями. Тогда говорили лишь об отдельных «перегибах» и «предательствах», прибегая к арестам избирательно. Теперь признавалась негодной как бы вся прежняя методика НКВД. Все переворачивалось и приобретало обратный смысл: то, что раньше именовалось «большевистским», стало «небольшевистским», «партийное» — «непартайным». Многие «чекисты-орденоносцы» объявлялись провокаторами и врагами, проникшими в органы НКВД с целью их дискредитации.