Глава XXVI
Допрос-следствие
Но перейдем однако к самому следствию. Предложив мне сесть перед столом, следователь расположился напротив. Я обратил внимание на лежавший на столе обширный проспект моих прегрешений — целых шесть страниц. Да, подумал я, кто-то долго и хорошо постарался, чтобы возвести на меня солидную кучу обвинений.
Прежде чем начать следствие, Дубенко решил обработать меня психологически, чтобы заставить сразу же сознаться в «преступлениях».
— Вот что, Ильяшук, Я закончил следствие по делу вашей жены. Она во всем призналась. Не скрыла она и того, что вы занимались антисоветской агитацией и пропагандой и многократно высказывали ей свое несогласие с политикой советской власти. Предупреждаю, что любая попытка отрицать ваше участие в совершении преступлений, о которых пойдет речь, обречена на провал: ваша жена на вас показала. Если же и после ее улик вы будете отпираться, мы найдем другие способы, чтобы заставить вас признать свою вину. Ваш сын еще на свободе. Пока он у нас только на прицеле. Теперь от вас зависит, будет и дальше он на воле или мы его посадим, как и вас. Решайте! — закончил Дубенко.
Мне стало ясно, что он берет меня «на испуг». Неужели Дубенко серьезно мог думать, что я поверю в подлость Оксаны? Это было не только невозможно, но просто смешно. Что касается Юры, то он, по всей вероятности, уже призван в армию.
Дешевый провокаторский прием следователя не оказал на меня ровно никакого действия, я спокойно ожидал дальнейших вопросов.
С тех пор прошло больше двадцати лет. Подробности забылись, поэтому остановлюсь только на основных пунктах обвинения. Вот как выглядит весь ход следствия в вопросах и ответах.
Вопрос-обвинение 1. Вы с неуважением отзывались о товарище Ворошилове — верховном руководителе финской кампании 1939–1940 года. В частности, вы называли его бездарным наркомом, не способным обеспечить победу Красной Армии над Финляндией. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Ответ. Видите ли, дело не в том, был Ворошилов способным руководителем армии или нет. И даже не в том, нужно ли было воевать с Финляндией. Но раз уж начали войну, то надо было довести ее до победного конца в кратчайший срок. Между тем Красная Армия в течение почти четырех месяцев беспомощно топталась на месте при таком соотношении численности населения, как 200 миллионов советских людей против 3,5 миллионов финнов. Ведь еще Молотов бахвалился, что один Ленинград может шапками закидать Финляндию. А что получилось на самом деле? Финская армия, едва ли насчитывавшая 300–350 тысяч бойцов, прочно окопалась за линией Маннергейма и героически сопротивлялась Красной Армии, превосходящей ее в два-два с половиной раза. Согласитесь, что с военной точки зрения для нашей страны это был позор. В течение многих лет наша пресса, радио твердили, что Красная Армия — самая мощная и сильная армия в мире, а когда началась война с Финляндией, обнаружилась полная несостоятельность этих утверждений. И в тылу наступило неустойчивое положение — паника, нехватка продовольствия, расстройство снабжения, транспортные перебои и так далее. Ведь не только я, но и все советские люди выражали скрытое недовольство тем, что их вводили в заблуждение относительно мощи Красной Армии.
Вопрос-обвинение 2. Вы охаивали договор о дружбе и нейтралитете, заключенный между СССР и Германией 23 августа 1939 года. Договор этот — проявление мудрой, гениальной политики товарища Сталина. Как же вы осмелились не только критиковать, но и охаивать этот договор? Вы знаете, какую тяжесть вины тем самым на себя возлагаете?
Ответ. Скажу откровенно, я действительно не одобрял этот договор. Но еще больше были возмущены им рядовые коммунисты. Как раз в этот день мне пришлось быть в командировке в Ракитнянском совхозе Курской области. Там работал начальником политотдела некто Злобин. Прохаживаясь утром по саду (кажется, это было воскресенье), я остановился как громом пораженный, услышав сообщение по громкоговорителю о заключении этого договора. Часа через два я поделился этой сногсшибательной новостью с начальником политотдела, и знаете, какую реакцию она у него вызвала? Он на меня вызверился и сказал, что за распространение подобных лживых, клеветнических слухов, порочащих наше правительство, он вынужден будет передать меня органам НКВД. Но когда вскоре он убедился в правдивости моей информации, то схватился за голову и сказал: «Что же это делается? Продаться нашему заклятому врагу, Гитлеру, дружить с ним, брататься с немецкими фашистами? О боже, до чего мы дожили?»