— Я не курю.
— Жаль…
— А это что?
— Параша. Отлить или похавозить захочешь — крышку открой и гадь на здоровье.
— А меня в первые дни на оправку в туалет водили.
— Ну, это в карантине — там параш нет… Да, не гоняй ты! — одёрнул Толян новичка, увидев, что тот думает о своём.
— «Гонять» — это что?
— Гонять — это вспоминать, как дома сладко… Здесь жизнь тоже вовсю кипит. С утра могут на допрос дёрнуть. Потом — книг море, а ты, пожоже, до них охочь. А можем — в шашки.
— Что, выдают?
— Догоняют и добавляют — сами из хлеба сделаем… вертухаев не спросим.
— «Вертухай» — это кто?
— Вертухай по тюрьме водит и в глазок зырит. Так… первый урок тюремного ликбеза я тебе дал, а по ходу поезда и дальше обучу. Теперь рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло? Что-то ты больно соплив для Лубянки.
Феликс почувствовал, что надо как-то отвечать говорливому соседу, но он не умел раскрываться, тем более первому встречному.
— Да я сам не пойму, за что меня сюда…
— Как не поймёшь? Ты что?… Мирно полз по улице… изюм из носа пальцем выковыривал… а тебе вдруг, ни с того, ни с сего — клешни завернули, и прямиком во внутреннюю тюрьму?
— Не-е.
— А как тогда?
— Ну… там сложная ситуация. Я потом расскажу. Сейчас — не хочу, настроения нет.
— Опоздаешь. К следаку поднимут… там глупостей на себя наговоришь и пойдёшь десятерик мотать. А десятка, она о-ох как долго тянется.
— Да нечего мне на себя наговаривать. Ничего я такого не делал.
— Так все поначалу чешут. Лучше расскажи. Я плохого совета не дам. Ты мал ещё — по неопытности оговоришь себя, потом жалеть будешь.
— Буду, значит, буду.
— Как знашь, но имей в виду, я торчу четыре года — все ходы-выходы знаю и плохо тебе не посоветую.
— А сам-то как сюда попал?
— Это, брат, тоже долгая история. Я здесь сейчас на доследовании…
Дверь отворилась, и в камеру вошёл контролёр.
— Вынос параши, потом отбой. До семи утра вставать с кровати и говорить друг с другом запрещено. — Последнюю фразу он адресовал новичку.
Феликс лежал и думал. После трёх дней одиночки, присутствие рядом живого существа казалось просто счастьем. Анатолий, хотя и не вызвал пока доверия, своим балагурством и шутками как-то отвлекал и успокаивал. Но за эти первые тюремные дни в книге жизни Феликса закрылась глава под названием «Детство». Хулиганистый и смешливый парнишка раз и навсегда сделался молчуном и тихушником. В его почти уже сформировавшемся характере появилась ещё одна черта — осторожность.
— …Ты, Феликс, не гоняй, ты спи, — услышал он тихий голос соседа. — Думай о том, что жизнь везде продолжается. Время пройдёт, и пообвыкнешь даже в тюрьме. А вот руки из-под одеяла вынь.
— Ой, да! Мне и в одиночке так говорили. А почему?
— По-качану. Не ясно, что ли? Может, ты под одеялом бомбу варганишь… или так дрочить начнёшь, что от качки тюрьма рухнет. Ну, всё — спим.
* * *Соседом по камере у Вани Микояна оказался степенный пятидесятилетний мужчина, представившийся Сергеем Михайловичем — бывшим главным технологом химического предприятия в Московской области. С его слов, сидел он уже больше восьми месяцев и сейчас ожидал решения ОСО. Ему предъявлялось обвинение во вредительстве, что в военное время могло потянуть и на вышку. В чём заключалось вредительство, Вано так и не понял из туманных объяснений Сергея Михайловича про какую-то оплошность, допущенную по его недосмотру в технологическом процессе.
Химик сразу же начал приставать с расспросами — взрослого мужчину очень заинтересовало, за что оказался в тюрьме его малолетний сосед с таким звучным именем. И Ване мучительно не терпелось с кем-нибудь поделиться, а выбора не было — лишь этот технолог, старавшийся осторожно заглянуть в душу юного сокамерника. Понемногу юноша разговорился — рассказал об убийстве, посетовал, что согласился на просьбы друга дать пистолет… Но тут сосед необдуманно порассуждал вслух:
— Ваня, как же твой отец, действующий член ГКО и Политбюро, бросил тебя на произвол судьбы и не уберёг от ареста?… Или, может, Анастас Иванович тоже здесь?
Парень этого тона не поддержал и замкнулся. С этой минуты стало ясно, что у наседки контакт с подопечным не сросся.
* * *Длинными коридорами и замысловатыми переходами Ваню привели в большую комнату, где за резным дореволюционным столом сидел крупный мужчина в хорошо сшитой генеральской форме. Выглядел он чуть за сорок. На правой щеке ухоженного лица багровел шрам, а в густых волнистых волосах, зачёсанных назад, уже появилась проседь. Генерал изучающе посмотрел на парня и показал на стул, стоявший напротив. Чуть в стороне, за маленьким столиком, сидел стенографист с погонами младшего лейтенанта.