— Нет, это понятно. Что же они — другие? Мы-то ведь про Фелиньку в постели говорим… шепотом.
— А что тогда?
— Я — про Лаврентия Павловича, про Всеволода Николаевича. Было бы всё определённо, уж кто-нибудь из них мог тебе хотя бы намекнуть…
— Да уж это точно. Товарищ Берия даже четвертьсловом не обмолвился, а ведь я у него ежедневно бываю не по разу.
— Вот видишь! Я и думаю: неспроста все это. Не сегодня-завтра могут начаться неприятности у Шахурина или у самого Микояна, а там, по цепочке, и до нас рукой подать.
— Может, и так. Только что мы поменяем? Ничего. Давай ждать и надеяться, что пронесёт нелёгкая. Лаврентий Павлович ко мне, тьфу-тьфу, вроде бы без изменений относится.
Немного успокоив друг друга, супруги заснули. Однако разговор не забылся, и Пётр Иванович стал с напряжением следить за судьбой Шахурина и других родителей арестованных, со дня на день, ожидая драматического продолжения.
* * *Феликс потихоньку осваивался с положением заключённого. Он теперь многое узнал от Толяна. Несмотря на разность характеров, они подолгу беседовали. В разговорах школьник больше слушал. Сначала ему показалось, что для общения с опытным лагерником необходим переводчик — знакомые слова в риторике Сверчкова представали совершенно в новом смысле, но довольно скоро тюремный язык стал понятен, и Феликс иногда удивлялся его ёмкости и точности воссоздаваемых им образов.
Анатолий был наседкой с маленьким стажем. Согласиться на эту роль его вынудила ситуация — судьба загнала в тупик, и сама жизнь Сверчкова повисла на ниточке. Отказавшись сотрудничать с оперчастью, он подписывал себе смертный приговор, а согласившись, что он и сделал, — сохранял шансы на жизнь. Предыдущий лагерный опыт и умение приспосабливаться делали задачу Сверчкова проще и перспективней, и с первого же раза всё получилось — он быстро сумел вызвать на откровенность несчастного сотрудника номерного КБ, допустившего ошибку в расчётах, приведшую к выпуску партии бракованных приборов для определения высоты полётов. После разговоров с Толяном, конструктор оговорил своих руководителей.
И вот теперь предстояло обработать этого рыжего и замкнутого «заговорщика», интуитивно соблюдающего главный закон тюрьмы: не болтать лишнего. Рассказывая о себе, Толян понемногу вытягивал из Кирпича нужную информацию, но подробности дела парень не раскрывал, а Сверчков не форсировал события — так его проинструктировали. Сначала надо было по крупинке завоевать доверие молчуна.
* * *Толян встретил Феликса участливо.
— На, похлебай супчик, — сказал он, пододвинув сокамернику миску с баландой. — Сейчас самое время захавать допрос, чтобы горечи от него не осталось.
Феликс зачерпнул со дна пару кусочков холодного картофеля с чёрно-синими пятнами гнильцы по краям и без охоты проглотил. Медленно отодвинул миску и стал безучастно жевать ломоть хлеба из остатка утренней пайки.
Закончив с едой, он глубоко задвинулся на нары, поджав под себя ноги, и взял томик запрещённого на воле и так полюбившегося здесь Есенина. Стихи немного отвлекли, но всё равно не исчезало ощущение опустошенности. Он отложил книгу. В голове по-прежнему вертелся допрос, не суливший своими результатами ничего хорошего.
— …Кирпич, ты не прав. Жизнь ведь и здесь кипит по-своему. Завтра баня… помоемся, чистое бельё выдадут… опять же твоя любимая библиотека, а там уже и воскресенье на носу — на работу не надо выходить.
Толян заливисто расхохотался.
— Не вешай носа, браток, вся жизнь ещё впереди. Даже если срок получишь, я тебя здесь всем делам обучил — на малолетке не пропадёшь.
Феликс улыбнулся.
— Смотрю на тебя и думаю — не повезёт твоей будущей жене.
— ?…
— Особенно если она из разговорчивых попадётся. Ты ж её последней радости лишишь. Ты ж ей слова сказать не дашь! Будешь чесать-чесать, без умолку…
— Ну, чего пристаёшь? Можно подумать, я досаждаю своим молчанием. Скажи, ты любишь поговорить?
— Есть маленько.
— А я — послушать.
— У тебя девчонка-то на воле осталась?
— Ещё рано вроде бы.
— Тут ты неправ. Это, брат, никогда рано не бывает. Вот меня, например, ничего в тюрьме так не ломает, как отсутствие женского пола. Я ведь и на воле ничего хорошего, кроме этого не видал. Эх, Кирпичёв, щас за хорошую ночку — месячишко бы согласился себе лишка намотать. Стоящая баба, это полный абзац.
— У тебя много их было?
— Много-немного — все мои. Я, считай, из-за бабы и срок-то первый получил.
— А ты говорил, за драку?
— Да, за драку, только драка — из-за бабы.