— Так это же жухальство!
— Брось, Кирпич, я вот что скажу — вы им и на хер не нужны. Это можешь выкинуть из головы. И на друзей тебя валить ничего не заставят — они взрослого найдут. Он и пойдёт паровозом, а вам… так, мелкие брызги достанутся. Главное, чтобы все как один подписали, на кого укажут.
— А если это будут наши родители?
— Ну, ты загнул!… За это и впрямь ничего не скажу, но думаю, что всех-то уж к вашей делюге не подцепят. Им, скорее всего, нужен папашка того, который застрелился.
— Как ты всё сразу запомнил и посчитал?
— Посиди с моё — и не в такие ворота будешь без пропуска заезжать.
— А зачем им Алексей Иванович?
— Это нарком что ли?
— Угу.
— Сам подумай — небось не каждый батя своими пушками разбрасывается?
— Может, ты и прав, — ответил Феликс, решив, что странное отношение к Гитлеру у Шаха могло каким-то образом связаться с мнением Алексея Ивановича.
— …Вот увидишь, Фелька, я окажусь прав. Станете наркома выгораживать — вместе с ним тайгу рубать поедете. Ладно, давай спать.
Феликс отвернулся лицом к стене. Мысли вихрем проносились в голове, не давая уснуть. Не хотелось верить в пророчество сокамерника, но чувствовалось, что тот прав.
— …Фель? — негромко позвали с соседней койки.
Разговаривать не хотелось, и он не ответил. «Пусть думает, что сплю»
Прошло несколько минут. Послышался шорох. Феликс инстинктивно закрыл глаза, притворившись, что действительно заснул, и почувствовал, как Толян застыл над ним, уперевшись взглядом. Затем, стараясь не шуметь, он пошёл к двери.
Кирпич услышал шепот:
— Мне бы срочно к генералу.
Сказав это, Сверчков вернулся на койку. «Почему к генералу? — размышлял Феликс. — Ведь у него же следователь майор — он мне об этом сам говорил».
Прошло минут пять. Дверь открылась, и надзиратель гаркнул:
— Кто здесь на «С»?
— Я — Сверчков.
— На допрос, — коротко донеслось из коридора.
— Соседа увели, и в этот момент до Феликса дошло. Дошло всё. Слезы обиды и растерянности брызнули из глаз. Его трясло: «Гад! Вот гад!! Предатель!»
Нескоро он начал успокаиваться и думать, как поступить в этой ситуации. В конце концов твёрдо решил не подавать вида ни стукачу, ни следователю, что всё понял.
* * *Толян сидел напротив Влодзимирского, уже доложив о своём успехе, и ждал награды.
— Кури, Сверчков, — предложил начслед, протягивая пачку «Беломора».
— Спасибо, гражданин генерал.
— А ты талантливый, Сверчков. Молодец. Вижу — завоевал доверие молчуна.
— Ещё не всё, Лев Емельянович. Парень-то — кремень. С ним — работать и работать, но начало положено, это точно.
— Ладно прибедняться! Он уже у тебя в кармане, но смотри, нос не задирай. Правильно сказал: он — кремень. Его только хитростью брать. Так что работай, Сверчков. Дави на то, что все остальные тоже покажут, как надо. И мы со своей стороны на него повоздействуем.
— Да я… всё, что смогу, гражданин генерал!
— Обязан смочь. У тебя интерес шкурный, иначе ох каким боком кой-кому выйдет побег через границу. А выполнишь это задание — глядишь и малой кровью отойдёшь… простим тебе шалость. Мы толковых людей ценим.
17
— …Арманд, а с дядей ты часто общался?
— Редко. Когда он приезжал, мы иногда встречались.
— А ты кем себя считаешь: советским или американцем?
— Вы что, смеётесь? Какой я американец? Я советский.
— И никогда не мечтал в Америку попасть?
— Почему? Посмотреть интересно бы…
— А что мешало?
— Как что? С какой стати мне в Америку ехать?
— Ну, к дядьке в гости, например.
— Никто не ездит, а я поеду? Это нехорошо. Да у нас дома даже разговора об этом никогда не возникало.
— Но английский ты же учишь?!
— А что в этом плохого? Это родной язык моего отца, да и поступать я собираюсь в иняз. Вот вы же знаете английский в совершенстве, и это вам по работе помогало!
— Молодец. Обстоятельно на жизнь смотришь. Одно неясно, почему ты в этой организации оказался с таким подходом к делу?
— Марк Соломонович, как вы не поймёте, — мы дурачились и ни о каких фашистах не думали. Из всех только у Вовки блажь с немецкими названиями в башке засела, но это всё несерьёзно. Мы что, не знали, кто такой Гитлер? Да если, не дай бог, он бы нас захватил в плен, почти всех сразу же и повесил.
— Это почему же?
— Как почему? Что, по-вашему, детей Микояна или племянника товарища Сталина он бы пожалел?
— Нет, не пожалел.