даже в комнате. Приезжайте, Лев, будем рыбу ловить, ходить босиком и кормить србой
пчел!
Читаю я только Пушкина, Тютчева и Державина, жалею, что не взял грже-бинского
Баратынского...»
Вкусы, как видим, у Арсения Тарковского были на редкость устойчивые: в конце
жизни любимейшими поэтами он снова называл Пушкина, Тютчева и Баратынского, добавив лишь Мандельштама и Ахматову.
Итак, хорошо видно, что входило в «ментальную атмосферу» младенца, что
созидало его «ноосферу». Природа во всей мощи и размахе ее стихий и русская поэзия
в ее самом-самом метафизическом варианте. Недостает, пожалуй, лишь Заболоцкого, кстати, родственного поэзии Арсения Александровича, хранившего о нем тем не менее
удивительное молчание. Однако сын, естественно, ввел «космогоническую» лирику
Заболоцкого в свой читательский обиход, называя любимым поэтом, как и отец, Пушкина, а затем среди любимых — все тех же Тютчева, Ахматову, Мандельштама, а
затем, конечно, Арсения Тарковского и Заболоцкого — как поэтический инвариант
лирики отца.
А мы еще удивляемся: откуда эта странная слиянность естественно одухотворенной
природы и космически сверхъестественного гула поэтической речи в кинофильмах
Тарковского. Но ведь этот синтез пропитал слух и взор младенца, качавшегося в
люльке меж деревьями возле «дома в соснах».
Впрочем, жители Юрьевца тоже имеют основание считать свой городок родиной
Андрея Тарковского. Лето 1933 года Тарковские проводят в Юрьевце, куда переехали
Вера Николаевна и Николай Матвеевич. В 1936— 1939 годах Андрей вместе с
младшей сестренкой Мариной (два года разницы) по нескольку месяцев гостит у
13
бабушки. В сентябре 1941-го семья (уже, впрочем, без отца) эвакуируется из Москвы в
Юрьевец, где живет в одной из двух смежных комнаток, занимаемых бабушкой в
коммунальной квартире — улица Энгельса, 8. Ныне — улица Андрея Тарковского, в
доме — музей, где проходят Дни Андрея Тарковского. В Юрьевце мальчик и
заканчивает начальную школу весной 1943 года.
Удивительное — трагическое и одновременно уникально плодотворное —
своеобразие творческого влияния отца на сына заключено в том простом факте, что
Андрей фактически вырос без отца, горячо им всю жизнь чтимого и любимого. «Мы
жили с мамой, бабушкой и сестрой — это была вся наша семья. По существу, я
воспитывался в семье без мужчин. Я воспитывался матерью. Может быть, это и
отразилось как-то на моем характере. Мои родители разошлись. Это было в 1935—36
году. Мы остались
14
с моей сестрой Мариной у мамы. Я помню маленький хутор в лесу, километрах в
девяноста—ста от Москвы, недалеко от деревни Игнатьеве на берегу Москва-реки.
Здесь провели несколько лет. Это было тяжелое время, потому что тогда разладились
отношения моей матери с отцом, и он оставил нашу семью. Я помню, как однажды
отец пришел ночью к нам и требовал, чтобы мама отдала меня ему, чтобы я жил с ним.
Помню, я проснулся и слышал этот разговор. Мама плакала, но так, чтобы никто не
слышал. И я тогда уже решил, что, если бы мама отдала меня, я бы не согласился жить
с ним, хотя мне всегда не хватало отца. С тех пор мы всегда ждали его возвращения, так же как потом ждали его возвращения с фронта, куда он ушел добровольцем».
Мальчик очень рано научился бегло читать и писать. В шестилетнем возрасте он
уже писал настоящей прописью вполне раскованные детские письма. Вот письмо отцу
на фронт в 1942 году (из коллекции Юрьевецкого музея): «Папа, я играю Баха, и
выучил 11 номеров Ганона. Скоро буду учить "Похороны куклы" Чайковского. Я
играю не очень хорошо, но учусь и буду играть. Папа, когда ты будешь в Москве, пришли нам книжки, и мама просит прислать ноты, этюды Черни». Как видим, мальчик занимался еще и в музыкальной школе. Впрочем, в первый класс районной
музыкальной школы он поступил в Москве еще в 1939 году одновременно с началом
обучения по общеобразовательной программе (школа № 554, Стремянный переулок).
В ответ отец писал: «Родные Марусенька, Андрюша, Мариночка и бабуся Веруся!
У меня пока все благополучно... Я очень скучаю по детишкам, очень-очень их обоих
люблю. Как-то вы, мои кошки, все живете? Прислал ли Чагин (Гослитиздат) денег и