сколько, если прислал? Простите меня, что пишу мало, сейчас надо садиться за работу.
Да много писать и трудно как-то — скучаю и все тут — по всем. Как же мне долго
пришлось не видеть детусей и долго, верно, еще не придется увидеть. Целую Андрюшу и Маришку, и тебя, и бабушку — крепко-крепко. Напишите мне, родные мои.
Ваш папа А.».
Мария Ивановна в ответ писала не менее нежные и даже много более обсто-ятельные письма, начинавшиеся неизменно «Милый Ася!».
Странный это был развод: без скандалов, взаимной ненависти и отторжения, и
странные затем отношения в разводе: столь же ровные и внутренне как бы не
забывающие то хорошее, что было в прошлом. Несмотря на страстные любови
Арсения Тарковского и два его, последовательно, новых брака, мать Андрея даже и не
попыталась выйти вторично замуж. Во всяком случае, читая военную переписку этой
семьи, трудно догадаться, что семьи уже давно фактически нет. «30.VI.42 г. <...> Асик, родной мой, мне так хочется написать тебе хорошее, ласковое письмо, чтобы тебе
сделалось хорошо и весело, а когда человеку хорошо и весело — ему во всем удача.
Когда тебе будет плохо — вспоминай о Мариночке (Андрюша уже слишком похож на
14
тебя, и судьбы ваши слишком одинаковы) — и тебе сразу сделается хорошо. То же я
буду впоследствии говорить и Андрею.
15
15
Я очень счастлива, что Андрей будет не один, с Мариной я за него спокойна. Она
его так любит, что охранит от всяких бед и напастей именно своей любовью. Не
считай, что я впадаю в мистику, я никогда этим не грешила, я считаю только, что
любовью, именно настоящей, можно сделать что угодно. Любовь неосязаема и
необорима, как невидимка». Андрею было 10 лет, и мать уже ощущала непокорство и
страстность сына, его способность решительно идти до конца, «вопреки здравому
смыслу». И в то же время все в этой семье было подчинено любови, любви. И своего
бывшего мужа она ощущала заложником любви, и саму себя — пленницей этого
великого, христиански-самоотверженного в ее случае, чувства. И сущность дочери она
провидела в этом же. И сына она предощущала в той же самой модальности
«поэтической страстности», которая столь известна нам по истории русской поэзии, идущей от Федора Тютчева к Арсению Тарковскому. Но здесь-то как раз и скрывается
одна великая тайна: от тех любовей, в которых метался Федор Тютчев, а затем
Арсений Тарковский, нельзя «спасти» ни сестринской, ни материнской любовью, ибо
здесь вступает в свои права мистика, та реальная мистика, которая и была основой их
поэзии, а следовательно и невидимым для окружающих фундаментом их жизней. Этот
мистический жизненный настрой в качестве невидимого фундамента судьбы был
унаследован и сыном Андреем.
Поженились Арсений и Мария в 1928 году, учась на Высших литературных курсах, коих не кончили. Вспоминает Наталья Баранская: «Родителей Андрея Тарковского я
знала с юности — мы учились на Высших литературных курсах с Марией Ивановной, Марусей Вишняковой, на одном ' курсе, Арсений Тарковский был курсом старше.
Маруся, с косой цвета спелой ржи, сероглазая, круглолицая, спокойно-медлительная, была русская красавица. В Арсении, бледном, с восточным разрезом черных глаз, нам
виделся какой-то изыск или излом, нечто демоническое. Оба писали стихи, совершенно несхожие, были резко контрастны...»
Художественные миры Андрея Тарковского и его отца столь поразительно
внутренне соприкосновенны, что было бы полным легкомыслием не заглянуть глубже
в личность Арсения Александровича. Тютчевская лирическая и одновременно
метафизическая страстность словно бы возродилась в нем по неким тайным законам
поэтического наследования.
Стремление пережить любовь, глубина и сила этой устремленности, собственно, и
определяют лирическую мощь личности. И чем мощнее эта устремленность, тем
неизбежнее личность погружена в трагедийность, ибо идеальность «архетипического»
чувства с неизбежностью приводит к конфликту между бесконечностью устремленья и
конечностью быта. Но быт — это презумпция женского начала. Поэт вновь и вновь
убеждается, что предмета, соответствующего «идеальному натиску» его чувства, в