реальном земном человеческом пейзаже нет. И потому огромная часть любовного
пафоса уходит «в горизонт», то есть в стихи: чувство, нагретое жаждой соединенья с
бесконечностью, уходит в абсолют словесной
музыки, никому уже не принадлежащей. Наш дар космосу, из которого мы
вынырнули на миг самоосознания.
Арсений Тарковский дважды столь страстно влюблялся в замужних женщин, вполне вроде бы счастливо живших со своими мужьями, что эти женщины, после
некоторой, иногда долгой и мучительной, внутренней борьбы, уходили с ним, подчиняясь поэтическому вихрю. Среди домов, где Арсений Александрович, 15
любивший «светскую жизнь» (опять тютчевская черта), частенько бывал, был дом
критика и литературоведа Тренина, жена которого, после многочисленных отказов, в
конце концов стала женой Тарковского. Об Антонине Бохоновой (Трениной) Марина
Тарковская пишет так: «Внешне они были разными. Мама любила простоту, Тоня была
"дамой". Носила шляпы, модные платья, и даже в бомбоубежище не могла выйти, не
накрасив губы... Тоня сама шила себе шикарные наряды. И пусть с изнанки швы не
всегда были отделаны, костюм сидел на ней идеально, а высокие, по моде, плечи
подымались вверх, словно крылья. Была в тете Тоне легкость, веселость, приподнятость над бытом. Недаром в письмах с фронта папа называл ее ласточкой.
Она хорошо рисовала, фотографировала, писала стихи, которые нравились папе.
Впрочем, ему нравилось в ней все...» За два фронтовых года Антонина Александровна
получила от Арсения Тарковского более двухсот писем.
Однако уже очень скоро, еще до войны, начинаются ссоры. В одно из мно-гомесячных расставаний 1939 года она в одном из писем пишет, в частности, и такое:
«...Что было в нашей жизни, что Вас так мучило? Я не знаю. Ваша ревность никогда не
имела никаких оснований...»
Любопытная деталь: несколько первых лет супруги Арсений и Антонина (старше
его на два года) были на «вы». Впоследствии это «откликается» в судьбе Андрея
Арсеньевича: в своем втором браке с Л. П. Кизиловой он пережил похожую
«ментально-лирическую» атмосферу; впрочем, здесь супруги Тарковские оставались
на «вы» пожизненно. Стоит ли говорить, что речь здесь ни в коем случае не шла о
чопорности или о не-любовности отношений? Отнюдь. Касаясь этой тайны, мы, быть
может, касаемся некоего модуса, который хотя бы отчасти станет понятен, если мы
заглянем в «сакрализованный» стиль домашне-ритуальных взаимоотношений
предыдущих веков и эпох...
В 1943 году Арсений после ранения потерял ногу, и жена вызволила его из жутких
условий военного госпиталя и привезла в Москву. Однако отношения вновь не
заладились. И к концу войны: «Комнату в коммуналке разделили дощатой
перегородкой — одна половина Арсению, другая — Тоне...» (А. Лаврин, П. Педиконе).
В 1945—1946 годах он уже без ума влюблен в Татьяну Озерскую, жену редактора
«Комсомольской правды», переводчицу художественной литературы. Существует
распространенное мнение, что эти отношения, длившиеся до смерти Тарковского, были на редкость гармоничными. Однако ряд свидетельств самого поэта разрушает
этот миф. Вот запись (21 марта 1947 г., Туркмения) в записной книжке поэта: «Танин
самолет выле
16
тает из Москвы 4-го, здесь она будет 5-го. Хоть бы она приехала без попутчика: тогда сон еще возможен. Как больно чувствовать ее способность к измене. "Все то, что
гибелью грозит..." Мне страшно — но не жаль терять свободу — которой нет и
которой я все равно не дорожил бы, даже если бы и ощущал ее. Похоже это на конец
войны: не успела кончиться она, как все почуяли приближение новой. Так и я: не успел
жениться, как уже чувствую все горе, что она мне принесет. Она неправдива. Ее никогда не мучит совесть: до поры до времени, но начнет она терзать ее не из-за меня.
Больно верить не вполне, я делаю нечто близкое к самоубийству. А самоубийство — не
ушло еще от меня, и у меня избавление в кармане. Единственное, что еще остается, это
вера в Бога — душа хотела б, как Мария... Господи, спаси меня и помоги мне в этой
трудной, непосильно трудной жизни — я не властен справиться с ней и смертельно
боюсь своего будущего. Как печальна, непостижима и безнадежна моя жизнь. Душа б
хотела, как Мария... Но она слаба, намного слабей, чем нужно для того, чтобы спасти