девочкой...»
* Андрей Тарковский много раз сравнивал свое отношение к отцу с отношением
Аркадия Долгорукого к Версилову, и если мы всмотримся в .роман, то обнаружим
поразительные параллели. Так же, как Тарковский, Долгорукий судьбою оторван от
родного отца, с которым он чувствует тем не менее фатальную духовную связь.
Долгорукий: «Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое
сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные...» «Я с самого детства привык воображать себе этого человека, этого "будущего отца моего" почти в каком-то сиянии и не мог представить себе иначе, как на первом месте везде...»
На протяжении всего романа Аркадий страстно стремится постичь тайну своего
отца, этого благородного, одинокого, гордого, умнейшего человека, «вечного
скитальца» с высоким религиозным идеалом в душе, и глубина его тайны, его
скрываемых страданий, так и не оставляет сына. Версилов пронзен таинственной
раздвоенностью, его трагический удел в том числе и в том, чтобы любить двух женщин
двумя видами любви. Мать Аркадия — само смирение, нравственная безупречность и
умиротворенность. По словам самого Версилова, она «из незащищенных, которую не
то что полюбишь,— напротив, вовсе нет,— а как-то вдруг почему-то пожалеешь за
кротость, что ли, впрочем, за что? — это всегда никому не известно, но пожалеешь
надолго; пожалеешь и привяжешься...»
Своему брошенному сыну Версилов говорит: «Видишь, друг мой, я давно уже знал, что у нас есть дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные
неблагообразием отцов своих и среды своей... Я всегда воображал тебя одним из тех
маленьких, но сознающих свою даровитость и уединяющихся существ... Беда этим
24
существам, оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и
почти мстительной жаждой благообразия». То есть с жаждой идеала.
Сколь
метафизически
идеальный
мир
создал
Тарковский
своими
киномедитациями! И сколько сил и страсти вложил он в стремление создать «свой
дом» в деревне Мясное Рязанской области,— дом для своей нерасторжимо устойчивой
семьи.
25
«Мы подрастали, и я помню, что на улице Андрей всегда крепко держал меня за
руку. Он был необыкновенно подвижным и изобретательным на проказы. Затихал он
только над книгой. Меня Андрей оберегал от "внешних врагов", а дома частенько
"мучил", дразнил, доводил до слез... Он слепо искал выхода своей необычной энергии.
Ему было необходимо отлупить сестренку, нагрубить маме или бабушке... Андрей
многим отличался от своих сверстников — и темпераментом, и одаренностью, и
образованностью. А он хотел быть таким, как все. Отсюда его драчливость, матерщи-на, общение с подозрительными приятелями...»
Но вот сторонние воспоминания-наблюдения: Натальи Баранской, подруги матери
Андрея. Однажды летом 1948-го она с дочкой оказалась вместе с Тарковскими в
деревушке под Звенигородом. «Маруся с Андреем и Мариной в небольшой комнатке, а
мы — в так называемом сельнике, летней комнатешке, отгороженной от сеней, с
маленьким окошком-продухом без рамы. Здесь на чистом, добела отмытом дощатом
полу, на двух сенниках, сложенных под бревенчатой стеной, устраивали мы вечерние
посиделки — рассказывали необыкновенные или просто занимательные случаи из
жизни, больше страшные, это особенно нравилось, и, конечно, расцвечивали и
выдумывали. Андрей, ему было тогда шестнадцать, рассказывал мало, но слушал
охотно, пристально вглядываясь в лица не только рассказчиков, но и слушателей.
Казалось, ему нравится все это: запахи сена и дерева, свет, меркнущий за окошком, рассказы и разговоры. Он был красивый мальчик — худой, ловкий в движениях, в
походке. В общении был суховат и сдержан. Мы с большими корзинами ходили в лес
собирать грибы, грибов было много, для нас это было существенным подспорьем.
Андрей это занятие не любил, в лес уходил один и пропадал надолго. Матери он
доставлял немало огорчений — был ершистым, несговорчивым.
Все мы, матери, хотим понимать своих детей и часто не можем в них разобраться, хотим, чтобы нас слушали, и огорчаемся, что они закрывают уши. Андрей для матери