Достоевского.
Вот чрезвычайно выразительные дневниковые записи уже 38-летнего Андрея
Тарковского:
«...Очень давно не видел отца. Чем больше я его не вижу, тем становится тоскливее
и страшнее идти к нему. У меня явные комплексы в отношении родителей. Я не
чувствую себя взрослым рядом с ними. И они, по-моему, не считают взрослым меня.
Какие-то мучительные, сложные, не высказанные отношения. Как-то не просто все. Я
26
очень люблю их, но никогда я не чувствовал себя спокойно и на равных правах с ними.
По-моему, они тоже меня стесняются, хоть и любят.
Очень тяжело общаться с тем, кто не занимает ясной, однозначной позиции. Но кто
в этом виноват? Они или я? Наверное, все понемногу.
Но тем не менее мне надо еще до отъезда в Японию появиться у отца. Ведь он тоже
мучается от того, что наши отношения сложились именно так. Я это знаю. Я даже не
представляю, как сложились бы они дальше, если бы сломать лед самому мне. Но это
очень трудно. Может быть, написать письмо? Но письмо ничего не решит. Мы
встретимся после него и оба будем делать вид, что никакого письма не существует.
Достоевщина какая-то, долгоруковщина. (Снова ссылка на отношения Аркадия Долгорукова и Версилова! — Я. Б.) Мы все любим друг друга и стесняемся, боимся друг
друга. Мне гораздо легче общаться с совершенно чужими людьми почему-то...
Сейчас лягу и буду читать "Игру в бисер" Гессе. Давно я к ней подбираюсь.
Сегодня, наконец, мне ее принесли.
Как я боюсь похорон! Даже когда мы хоронили бабушку, жутко было. И не потому, что она умерла, а от того, что кругом были люди, которые выражают чувства. Даже
искренние. Это выше моих сил — когда близкие мои выражают чувства. Я помню, мы
стояли с отцом у церкви, дожидаясь возможности увезти гроб с бабушкой (ее отпевали
и хоронили в разных местах), отец сказал (не важно, по какому поводу): "Добро
пассивно. А зло активно".
Я, наверное, эгоист. Но ужасно люблю и мать, и отца, и свою сестру, и своего сына.
Но на меня находит столбняк, и я не могу выразить своих чувств. Любовь у меня
какая-то недеятельная. Я хочу только, наверное, чтобы меня оставили в покое, даже
забыли. Я не хочу рассчитывать на их любовь, и ничего от них не требую, кроме
свободы. А свободы-то и нет, и не будет. Потом они меня осуждают за Иру, и я это
чувствую. Ее они любят, и любят нормально и просто. Я не ревную, зато хочу, чтобы
меня не мучили и не считали святым. Я не святой и не ангел. А эгоист, который
больше всего на свете боится страданий тех, кого любит.
Пойду читать Гессе.
Когда отпевали бабушку, в числе других покойных (кажется, их было около
восьми-семи), в церкви на Даниловском кладбище, я стоял в головах
27
гроба, недалеко от Марины и матери. Марина часто принималась плакать.
Священник записал имена покойных, и отпевание началось. Когда священник по ходу
службы называл по именам всех покойников, мне показалось, что он забыл упомянуть, пропустил Веру (это имя бабушки). Я так испугался, что стал пробираться в сторону
священника с тем, чтобы напомнить ему имя бабушки. Мне казалось, что если я этого
не сделаю, с бабушкой случится что-то ужасное. Она знала перед смертью, что ее
будут отпевать. И сейчас она лежала, веря, что ее отпевают, а священник по
забывчивости пропустил ее имя. А она лежала мертвая, а я знал, что она тоже страшно
перепугалась, если бы могла чувствовать и понять, что во время отпевания забыли ее
имя. Я уже был рядом со священником, который во второй раз стал называть покойных
по именам, когда услышал — Веру... Значит, мне только показалось. Ну как я
испугался! Это были единственные похороны, на которых я был. Нет, впервые я был
на кладбище, когда хоронили Антонину Александровну, вторую жену моего отца. Но
тогда я был почти ребенком. Я помню только тонкий, острый профиль и сильно
напудренное лицо умершей. А. Ал. умерла от мозговой опухоли. От рака. Была зима и
у меня мерзла голова. И отец опять был рядом.
27
Я помню, когда я еще был ребенком и был в гостях у отца в Партийном (!) переулке, пришел дядя Лева (если не ошибаюсь). Отец сидел на диване, под одеялом, кажется он был нездоров. Дядя Лева остановился на пороге и сказал:
— Знаешь, Арсений, Мария Даниловна умерла.