и есть причина, приведшая к нынешнему положению в нашей цивилизации —
драматическому и, я бы сказал, трагическому положению, поскольку мы стоим на
грани атомного уничтожения, в результате именно этого разрыва... Мне кажется, что
Галилей и Эйнштейн в чем-то ошибались. Знания о жизни нам счастья не
прибавляют...»
В «Запечатленном времени» словно бы разворачиваются в разнообразных
плоскостях трагические по колориту монологи «эссеиста Александра».
«Одним из печальнейших признаков нашего времени является, на мой взгляд, тот
факт, что средний человек сегодня окончательно отрезан ото всего, что связано с
размышлением о прекрасном и вечном. Скроенная на "потребителей" современная
массовая культура — цивилизация протезов — калечит душу, все чаще преграждает
людям путь к фундаментальным вопросам их существования, к сознательному
воссозданию самих себя как духовных существ».
«Если мы бросим взгляд назад, то увидим, что путь человечества исполнен
исторических катаклизмов и катастроф. Давайте приоткроем руины погибших
цивилизаций. Что с этими цивилизациями произошло? Почему
295
они выдохлись, утратили волю к жизни и моральные силы? Едва ли кто-то всерьез
решит, что все это случилось из-за сугубо материальных нужд и дефектов. Мне, во
всяком случае, такое предположение кажется совершенно варварским. В то же время я
твердо убежден, что сегодня мы снова стоим вплотную к гибели цивилизации, ибо мы
полностью игнорируем духовную сторону исторического процесса. Мы не хотим
признаться, что наш непростительно-греховный и безнадежный материализм принес
человечеству бесконечно большие несчастья...»
«В России любят цитировать Короленко, сргласно которому "человек создан для
счастья как птица для полета". По моему мнению, нет ничего, что было бы дальше от
сущности человеческого существования, чем это утверждение. Я вообще не имею
представления, что, собственно, означает понятие счастья. Довольство? Гармония?
Однако человек всегда недоволен и в конце концов устремляется не к решению
конкретных, выполнимых задач, а к бесконечному. Даже церковь не смогла
удовлетворить эту тоску человека по бесконечному, ибо церковь, к сожалению, есть
лишь пустой фасад*, карикатура на общественные институты, организующие
практическую жизнь. (Чем это, кстати, не киркегорианский выпад? — Я. Б.) Во всяком
случае,
сегодняшняя
церковь
показала
себя
неспособной
уравновесить
материалистически-технический перевес обращением к духовному пробуждению.
В контексте этой ситуации задача искусства заключается для меня в том, чтобы
выразить идею абсолютной свободы духовных возможностей человека. По моему
мнению, искусство всегда было оружием в борьбе человека против материи, угрожавшей поглотить его дух. <...>
Вернусь к Короленко, формулировавшему смысл человеческого существования как
право на счастье. Это напомнило мне о книге Иова, в которой Элифаз говорит: "Так, не
из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на
страдание, как искры, чтобы устремляться вверх". Страдание проистекает из
295
недовольства, из конфликта между идеалом и тем состоянием, в котором он сейчас
находится. Значительно важнее ощущения "счастья" укреплять свою душу в борьбе за
подлинно божественную свободу...»
2
Из дневника Ларса-Олафа Лотвала, главного редактора ежегодника «Шведские
фильмы», присутствовавшего на съемках «Жертвоприношения».
«Суббота, 4 мая 1985 года, Готланд. "Нам необходимо вступить в тайный сговор с
природой,— говорит Тарковский через переводчицу.— Мы должны заставить ее
помогать на съемках".
* Потому-то Тарковский простирает пространство Божьего Храма на всю
созерцаемую им Ойкумену структурированного сакрального времени, где человек
наконец-то возвышен до статуса сакральной вещи.
296
Тарковский обследует дом в Норшольмене. Его интересует все — ангелы, высота
картины, форма сложенных бревен, положение вытащенной из воды лодки. Он