В последний раз Нюквист панорамирует к горящему дому, который именно в этот
момент распадается на части. Боги на стороне Тарковского, это точно.
"Спасибо!"
Аплодисменты.
298
"Потрясающе! Великолепно!"
Девушки разражаются рыданиями. Ассистент режиссера громко всхлипывает. Все
они, включая Ларису, жену Тарковского, провели здесь последние несколько дней
безвылазно.
Мы слились в каком-то невообразимом медвежьем танце, поздравляем Лас-са с
замечательной работой, а Тарковский буквально парит над мокрыми лугами.
Атмосфера неописуемая!
Съемочная группа фотографируется на фоне чадящих, тлеющих головешек. Всех
наполняет чувство единения, тихой радости и счастья. В семь утра отправляемся в
отель. Пять часов пролетели как один миг.
В тот же день, когда загрохотала над заливом гроза и на землю упали первые
тяжелые капли дождя, Тарковский закончил съемку фильма "Жертвоприношение". В
сосновом лесу был снят финальный, одиннадцатый дубль крупного плана Эрланда.
Тарковский подбросил свою кепку, и она застряла в ветвях дерева.
Эпизод снимался в гуще деревьев. Заняты были лишь Эрланд и Томми. На редкость
терпеливый шестилетка делал почти в точности то, что хотел Тарковский. Но ведь
последнему не так просто угодить. Ассистентка Кики, умная девушка, как все в этот
день счастливая и ошеломленная, не поняла Тарковского и убрала травинку, которая
была перед лицом мальчика. Тарковский обернул к ней взгляд, полный отчаяния... но
потом улыбнулся.
За полночь — прощальная вечеринка. Сумасшествие продолжается. Тарковский
поет, все болтают о том о сем, чудесно проводят время. Разговоры о колдовстве: через
десять минут после окончания съемки дневной сцены взорвалась одна из шин, но
поблизости уже никого не было.
Наверняка Тарковский знается с нездешней силой!»
Вспоминает Эрланд Юзефсон, исполнитель роли Доменико в «Ностальгии» и
Александра в «Жертвоприношении».
«С первого дня у меня сложилось впечатление, что мы находимся в хорошем, интенсивном контакте. Мы не владели одним и тем же языком... Но
299
его требования были ясными/мы общались с помощью глаз, жестов. Требовалось
особое внимание, нельзя было ускользать взглядом, как это часто бывает в разговоре с
кем-нибудь. Нужно было все время смотреть в лицо, и когда мы делали так... Он был
очень искусен в показе, в игре, он хорошо умел направлять действия другого. Он
любил такую работу, причем не доминировал, а только делал замечания и
предложения. Он как бы намечал рамки для актера, в которых тот мог свободно
двигаться, при этом передавалось вдохновение. Сама игра в нашем первом совместном
фильме была для меня непростой, потому что я играл характер героя преувеличенно. Я
привык в игре брать как можно больше характера. Но ему не нужно было много
характера, он хотел сохранить тайну, предоставить много зрителю; хотел
подействовать на зрителя, разбудить его любопытство, не определять слишком многое
характером или ситуацией...
Он все время как бы охотился. Он подстерегал не только выражение на лице актера, но и выражение природы. Он мог, к примеру, встать перед стеной, полной знаков и
следов времени,— стеной, которая имела свою историю. Он мог пять, десять минут
недвижно стоять перед ней и находить много таинственных отметин времени Он что-то искал, не знаю что...
Чужестранец, который мне очень близок. Человек, охваченный вечным желанием
создавать мир. Человек, который творил заново дождь, облака, выражение на
человеческом лице. В его присутствии можно было вплотную приблизиться к чуду
299
жизни. И одновременно шутил, смеялся, затевал игры; в нем было много кокетства. Он
любил самого себя, свое тело, свое лицо. Он очень хорошо знал, как выразить самого
себя в ландшафте, потому что он был очень открытым человеком, наивным, как и многие люди искусства. Он в самом деле был человеком творческим и парадоксальным,—
в том смысле, что мог быть одновременно открытым и таинственным, серьезным и
игривым, в нем была особая нежность, он мог как-то по-доброму прикоснуться к
человеку».
Переводчица со шведского Лейла Александер, не расстававшаяся с ним во время