— Мы только пересекли воздушную границу, о чем известил командир самолета и немного погодя я пошел, чтобы позвонить по телефону жене. — После недолгой молчанки старик продолжил.
— Я не помню, но мне казалось, что мы долго разговаривали. Я даже не обратил внимания, о чем извещала стюардесса. А затем… — На мгновение, Скиталец заметил, как по старческим щекам потекли слезы.
— Потом нас тряхнуло так, что меня свалило с ног на пол самолета. Трубка висела рядом, и из нее доносилась лишь тишина. Я сорвался на ноги и схватил трубку, пытаясь дозваться к жене. Но все было напрасно. Связи не было. И в это время самолет начало трясти. Стюардессы суетились, успокаивая пассажиров, сами падая от тряски. И мне пришлось сесть в кресло. И в это время, моя соседка, менеджер среднего звена в большой компании, сообщила, что все четыре двигателя остановились. Я до сих пор не понимаю, как самолет не развалился на части. А затем нам сообщили, что самолет вынужден сделать аварийную посадку. Саму посадку я не помню. Мы садились посреди поля. Нас хорошо тряхнуло, многие повылетали со своих мест, а дальше я ничего не помню. Опомнился впоследствии, в куче сена. Только благодаря какому-то крестьянину, скосившему стог сена, я и выжил. А… — На глаза старика опять навертелись слезы.
— Рядом проходила длинная борозда, прооранная самолетом, разломанные остатки которого догорали неподалеку. Одним словом, никто не выжил. По пути в Киев, я видел такое, что вселяло ужас в мою душу. Сваленные столбы и деревья, вывернутая наружу земля, разрушенные дороги. И вокруг да около одни сплошные руины. И, одиночные, выжившие в катастрофе. На то время я еще не знал, что произошло. Даже не задумывался. Я летел к своей любимой и ребенку. И сердце терзалось от ужасного предчувствия. А когда, наконец, добрался на попутных к столице, мое сердце заболело. Киева, буквально, не было. — Старик не плакал. Он уже спокойно рассказывал, просто из его глаз котились скупые слезы.
— Я стоял возле руин роддома. И плакал, как никогда до тех пор. Никого не было. Даже вскриков из-под завала, не было слышно. Я знал, что она там. В глубине. Мертвая, как и наш ребенок. Мне жить не хотелось, я трое суток ходил там и звал. Звал, пытался самостоятельно разобрать завалы. И думал наложить на себя руки. Но скоро потерял сознание, от скольких дней голодания и жажды.
Старик виновато улыбнулся и опять закурил трубку. Скиталец что-то хотел спросить, но окрик сталкера, из-за перегородки, за которой была обустроена кухня, оборвал его.
— Ау! Я приготовил ужин.
— Идем. Сталкер хорошо готовит. Талант. — Сказал старика и поднялся первым, оставив Скитальца одного потрясенный разглядывать портрет.
Скиталец уже и не помнил, когда последний раз так хорошо спал. Разве, что в детстве. Еще до того как попал в интернат. А там были ранние подъемы, зарядка. Иногда поднимали посреди ночи. Спать спокойно не давали. Прививали привычку спать чувствительно, что называется одним глазом. То же на службе. Хотя ему, по крайней мере, жаловаться нет на что. Как он узнал впоследствии, у него было все, в отличие от тех, кто не работал на власть. Надежная крыша над головой, отборная еда, прекрасная одежда, и, по крайней мере, безопасность. Хоть он думал все так живут. Пока не угодил в серые и черные зоны.
Он позволил себе еще немного полежать, а затем приподнялся со старого, потрепанного, скрипящего дивана, который непонятно как держался. И одновременно с этим донесся голос сталкера, из импровизированной кухни, извещавший о завтраке.
Как и ужин, все было чрезвычайно вкусно. Гречневая каша, приправленная соусом, мясо, чье он даже не рискнул спросить, овощи и кукурузный хлеб.
— Эй, Скиталец! — Позвал старик, что стоял возле странной картины, вместе со сталкером.
— Не желаете ли что послушать о зонах?
Скиталец что как раз перебирал кое-что в мешке, оторвался от занятия и на минутку задумавшись, поднялся и подошел к ним.
— Следовательно! — Начал старик, как-то странно созерцая карту,