Это благоговение проявляется и в отношении Сталкера к внутреннему миру других людей. Он никогда не интересуется, исполнились ли их желания или нет. Мысль потревожить внутренний мир другого человека и усомниться в чудесной силе Комнаты, перепроверяя, исполнила ли она то, что у нее просили или нет, кажется для него кощунственной. «Люди не любят говорить о сокровенном, — поясняет он навязчивому Писателю. — И потом, это ни вас не касается, ни меня».
Образ Сталкера как образ служителя подчеркивается и мотивом его молитвы за спутников. Несколько раз режиссер изображает проводника молящимся или евангельским текстом, или своими собственными словами, или же единственно еле заметным движением губ.
Итак, Сталкер — юродивый, однако, его юродство не слабоумие. Это жизнь по иным законам, по тем законам, которые предлагает духовная реальность своему служителю.
Однако для окружающих все это ничто иное, как странное поведение и даже безумие. В результате между Сталкером и другими персонажами возникает конфликт. Его не понимают, подозревают, над ним издеваются. Центральный диалог картины для понимания образа Сталкера как образа служителя происходит в самый разгар этого конфликта, на пороге Комнаты. Профессор хочет ее взорвать, и Сталкер пытается забрать у него бомбу. В потасовку встревает Писатель, который избивает Сталкера. Сев на землю, тот плачет, как ребенок.
Сталкер: «Ведь ничего не осталось у людей на земле больше! Это ведь… единственное место, куда можно прийти, если надеяться больше не на что… Зачем вы уничтожаете веру?!»
Писатель: «Да замолчи! Я же тебя насквозь вижу! Плевать ты хотел на людей! Ты же деньги зарабатываешь на нашей… тоске! Да не в деньгах даже дело. Ты же здесь наслаждаешься, ты же здесь царь и Бог, ты, лицемерная гнида, решаешь, кому жить, а кому умереть… Я понимаю, почему ваш брат сталкер сам никогда в Комнату не входит. А зачем? Вы же здесь властью упиваетесь, тайной, авторитетом! Какие уж тут еще могут быть желания!»
Сталкер: «Это н-неправда! Неправда! Вы… Вы ошибаетесь! (Стоит на коленях в воде, смывает слезы и кровь с лица, плачет.) Сталкеру нельзя входить в Комнату! Сталкеру… вообще нельзя входить в Зону с корыстной целью! Нельзя; вспомните Дикобраза! Да, вы правы, я — гнида, я ничего не сделал в этом мире и ничего не могу здесь сделать… Я и жене не смог ничего дать! И друзей у меня нет и быть не может, но моего вы у меня не отнимайте! У меня и так уж всё отняли — там, за колючей проволокой.
Все мое — здесь. Понимаете! Здесь! В Зоне! Счастье мое, свобода моя, достоинство — все здесь! Я ведь привожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных. Им… Им не на что больше надеяться! А я могу! Понимаете, я могу им помочь! Никто им помочь не может, а я — гнида (кричит), я, гнида, — могу!
Я от счастья плакать готов, что могу им помочь. Вот и все! И ничего не хочу больше». (Плачет).
«Уж лучше горькое счастье»
Этот же мотив юродства как неотмирности продолжается и в образе дочери Сталкера. Она, Мартышка, — порождение Зоны. Она калека, не такая как все. Однако по замыслу Тарковского в этом юродстве и инаковости сокрыта ее сила. В конце фильма это очень своеобразно выражено в сцене, где девочка одним только взглядом двигает стакан. Несмотря на физическую немощь, в ней совершается сила, которая позволяет действовать вопреки законам этого материального бытия.