Новый перевод.
Совершенных зеркал не бывает — совершенное зеркало возможно лишь как воображаемая абстракция. Следовательно, никакое отражение не может быть абсолютным.
Никакой перевод с одного языка на другой не может быть абсолютно точным с точки зрения носителей этих языков.
Никакое прочтение произведения не может быть окончательным, перевод печатного текста в сознание читателя — в ваше сознание — не останавливается никогда.
Так что, это предисловие — попытка чуть повернуть зеркало вашего восприятия.
Повернуть так, чтобы в нем, по возможности, отразился автор этой книги.
Начнем, пожалуй, с портрета.
Александр Щеголев, как сказал о нем Александр Житинский, «внешне на писателя не похож. Его можно принять за провинциального учителя ботаники, а еще больше он похож на петербургского чиновника начала прошлого века, какого-нибудь титулярного советника, о каких Гоголь писал: востроносенький, на носу очки, тщедушный и задерганный жизнью».[2]
Он возрос в болезненном шелесте ленинградских дождей. И первый его рассказ, который мне довелось увидеть опубликованным, назывался «Дождик». Он был включен в одну из немногих подборок рассказов членов ленинградского (тогда еще ленинградского) семинара молодых писателей-фантастов под руководством Бориса Стругацкого, прорвавшихся на страницы небольших литературных журналов — «толстые» центральные журналы подобные попытки прорыва тогда бодро отбивали. Впрочем, сейчас они делают это с не меньшим успехом.
В 1985 году Щеголев стал действительным членом семинара Бориса Стругацкого.
Вторая половина восьмидесятых. Время осторожных надежд.
Но эти надежды были для кого угодно — только не для Щеголева. Он вообще как-то ухитряется существовать без надежды — и при этом быть в своей прозе удивительно оптимистичным. Вспомните его детективы «Ночь навсегда», «Ночь, придуманная кем-то», «Инъекция страха»… «Любовь зверя». Казалось бы, в мире, населенном чудовищами, подобными тем, что описаны в этих произведениях, человек существовать не может…
Но ведь существует.
У Александра Тюрина, давнего друга и соавтора Щеголева, давным-давно была повесть «В кругу друзей» — о том, как обычный человек, наш с вами соотечественник и современник, становится вампиром. Ужастик? Что вы, сударь, проморгайтесь — это была комедия! Комедия безнадежности…
Собственно, что я знаю о безнадежности? Я всегда был чужд этого чувства, и оно отвечало мне тем же. Видимо, не било меня по голове достаточно сильно и достаточно часто… Да и не надо бы. Я лучше буду книги читать, где это ощущение описано.
Только — опять вопрос восприятия — достанет ли у меня жизненного опыта понять эти произведения хотя бы в первом приближении?
Впрочем, что это я — в приближении к чему? В любом случае я получу лишь частную версию перевода, каков бы ни был мой жизненный опыт…
Герой повести «Раб» выходит из Кельи. Выходит из самозаключения. Он попытался в одиночку уничтожить всех чудовищ своего подсознания, победить несовершенство в себе, обрести внутреннюю гармонию. Перевести свое мировосприятие на более совершенный, с его точки зрения, язык. Но стоит ему сделать шаг через порог Кельи — как окружающий мир, словно вода губку, напитывает его новыми страхами, порождает новые слова, которых нет в пересозданном героем языке…
Для того, чтобы жить в мире, внутренней гармонии недостаточно, нужно говорить еще и на языке этого мира. Если это мир монстров — учи язык монстров.
Среди чудовищ нужно быть чудовищем — иначе ты проиграешь. Но при этом нужно как-то исхитриться оставаться человеком. Иначе ты все равно проиграешь… Помните легенду о победителях Дракона, которые сами после этого неизбежно становились Драконами?
Уникальность Щеголева как автора в том и заключается, что его героям удается оставаться людьми, даже когда они Дракона побеждают — и становятся Драконами сами. Парадокс?
А может, все дело в том, что каждый и них, как и сам Щеголев, шагая по миру, залитому мраком, несет с собой весь свой свет? Иначе невозможно объяснить, откуда и герои, и автор черпают жизненные силы. Их не поддерживают ни ненависть, ни алчность, ни насилие. Любовь? Ее так легко растоптать. Творчество? Но что такое творчество в мире, где рукописи — извините, Михаил Афанасьевич, — горят, как ничто другое?
Где же та вечная батарейка, которая заставляет работать сердца в этом холоде?
Может, это тот самый внутренний язык Света, на который он переводит наречия окружающей его Тьмы?
Прозу Щеголева трудно воспринимать, стоя целиком на свету. Для того, чтобы приблизиться к истинному восприятию ее красоты, нужно пересечь терминатор и углубиться в ночь. Великий рыцарь-джедай Оби Ван Кеноби предостерегал от Темной Стороны Силы — наивный лепет. Или он прикидывался? Не мог же он не понимать, что Светлая Сторона Силы не может существовать без Темной Стороны — и vice versa. А потому без экспедиций на Темную Сторону не обойтись — хотя бы для того, чтобы эту Темную Сторону изучить…
Александр Щеголев почти в каждом своем произведении уводит нас, как Сталкер в фильме Тарковского, в экспедицию по Темной Стороне. Читатель может поначалу даже не замечать, как густеет распластавшаяся впереди на дороге его тень, но вдруг его спины касается покрытая инеем рука, и загробный шелест втекает в его мозг:
2
Цитата из предисловия к книге А. Щеголева «Мания ничтожности», — Рига, Панорама, 1992. — стр. 3–4.