Я заставляю её страдать, и моя маленькая птичка ничего не делает, чтобы остановить меня. Но мне не следовало ожидать ничего другого. Она знала, что я собираюсь это сделать, она попросила меня об этом. Потому что Дав и я, мы всегда причиняем друг другу боль. Это то, ради чего мы живем. И я не позволю ей остановить меня сейчас, когда настала моя гребаная очередь.
— Ты такая маленькая шлюшка, кайфующая от боли, — говорю я ей тихим шепотом.
— Какое это имеет отношение ко всему? — Она обиженно морщит лоб.
— Никакого, — ухмыляюсь я. — Просто кое-что, что мне действительно нужно запомнить.
— Что еще ты знаешь обо мне? — Спрашивает она.
— Все. — Я подмигиваю ей. — Испытай меня.
— Какое мое любимое блюдо?
— Пад Тай, — смеюсь я. — Слишком просто. Давай. Заставь меня думать.
— Хм… — Она смотрит на меня из-под густых темных ресниц и улыбается. В такие моменты я понимаю, почему я убью ради неё. И почему я, возможно, никогда не остановлюсь. — Хорошо, как насчет имени моей матери?
— Бритта, — ухмыляюсь я.
— Ты издеваешься надо мной?
— Что? — Я пожимаю плечами. — Я знаю, что ее зовут Бриттани, но я подумал, что ты захочешь узнать ее настоящее имя.
— Крипа.(1) — Она переворачивается, но я ловлю ее, притягивая к себе.
— Как ты меня назвала?
— Подонок, — хихикает она, когда я кусаю ее за плечо. — Ты гребаный сталкер.
— Сталкер? — Шепчу ей на ухо. — Черт возьми, да. И тебе лучше продолжать оглядываться через плечо до конца жизни, маленькая птичка. Потому что я всегда буду, блядь, следить за тобой.
Крипа — древнегреческая мифология, брахман-знаток военной науки и стратегии наставник принцев при дворе Хастинапуры.
Глава 42
Нокс
Мы проводим ночь вместе. Говорим, прикасаемся друг к другу, впитываем друг друга. Я запоминаю, как кончики пальцев Дав скользят по моей коже. Я запечатлеваю ее глаза в памяти. Я становлюсь твердым и трахаю ее снова и снова. После этого мы молча лежим вместе. Минуты идут, и мы оба знаем, что скоро нам придется попрощаться.
Ее отчаяние усиливается, когда я встаю с кровати, говорю ей, что мне нужно принять душ и одеться, чтобы мы могли уйти. Затем она начинает умолять, сначала тихо, затем громче, ее слова переходят в рыдания. Меня чертовски ломает, я тащу ее в душ и включаю холодную воду. Она окутывает нас прохладным занавесом, который очищает мой разум и заставляет Дав свернуться калачиком на кафельной плитке душа, всхлипывая мое имя и умоляя меня остаться.
Я ожидал этого, поэтому я готов.
Я мою ей голову ее любимым шампунем, который купил, когда впервые приехала в Лос-Анджелес. Я шепчу ей на ухо, говоря, что с ней все будет в порядке, и что я всегда буду наблюдать. Кто бы мог подумать, что преследование ее будет чем-то, что я использую, чтобы помочь ей почувствовать себя лучше.
После душа мы сушим волосы. Я дергаю за локоны Дав, пока она хлопочет о своем лице, лишенном макияжа. Я говорю ей, что она выглядит красиво, лгу. Я не могу сказать ей, как она выглядит на самом деле. Душераздирающе великолепная, настолько естественно ошеломляющая, что мое сердце разрывается, потому что меня сейчас не будет рядом, чтобы наблюдать, как она становится старше, мудрее, рожает мне детей, становится моей женой. Я, блядь, хочу плакать, но мой отец вдолбил мне, что мужчина так не поступает, поэтому я, блядь, не делаю этого. Вместо этого я вытираю слезы Дав, теперь она понимает, что ей лучше оставаться без макияжа, потому что с течением времени она будет плакать все больше и больше.
Она цепляется за меня, когда я одеваюсь, и одеваю ее тоже. Я целую ее в лоб.
— Ты не обязана идти со мной, — говорю я ей.
— Нет, пожалуйста! — Она вскакивает и обнимает меня за шею. — Пожалуйста. Позволь мне пойти с тобой.
— Только до двери, голубка, — бормочу я. — Я пойду внутрь один.
— Хорошо, — нетерпеливо кивает она. — Просто позволь мне пойти с тобой, пожалуйста.
— Хорошо, — киваю я. — Давай. Машина ждет внизу.
— Разве мы не можем дойти пешком?
Я смотрю на часы.
— Мы можем опоздать.
— Пожалуйста. — Она цепляется за меня. — Пожалуйста. Давай пройдемся.
— Хорошо, — снова стону я, быстро отменяя. — Давай, тогда нам нужно уходить прямо сейчас.
Я складываю толстовку Робина в пакет. Мое сердце и разум чувствуют тяжесть, когда я беру сумку с собой. Она берет мою руку и крепко держит ее, не отпуская ни на йоту. Мы спускаемся на лифте вниз, и я киваю секретарше. Ходж обо всем здесь позаботится, а у Дав есть все, что ей нужно, чтобы найти Виллу. Это мое прощание с миром. И это может быть навсегда.
Я судорожно сглатываю, когда мы выходим из отеля. Мне приходится тянуть Дав за руку, чтобы она продолжала идти. Мне не следовало соглашаться, чтобы она поехала со мной в участок. Это будет ад.
Она плачет на протяжении всего пути. Мы разговариваем. О погоде, о Сэме. Приятно вернуться к своим воспоминаниям о старике, и Дав, кажется, благодарна за возможность поговорить о своем старом друге.
Время от времени она начинает плакать слишком сильно, чтобы говорить. Я останавливаюсь, зная, что не должен, иначе рискую опоздать, целую ее и обнимаю. Я шепчу ей на ухо, что все будет хорошо. Наконец, мы подходим к зданию участка. Я смотрю на часы.
— Я опаздываю, — тихо говорю я Дав.
— Нет, — она качает головой, закрывая глаза и прикусывая нижнюю губу. — Не входи внутрь. Нет. Пожалуйста, останься со мной.
— Я не могу. — Я целую ее в нос. — Посмотри на меня, пожалуйста.
Она открывает глаза. На ее ресницах уже блестят слезы. Они не черные, как я думал, они темно-шоколадно-коричневые. Вероятно, ее естественный цвет когда она не красит его в угольно-черный.
— Я люблю тебя, — говорю я ей.
— Не надо. — Ее голос срывается, и она сдерживает рыдание.
— Я знаю.
— Нет, Нокс. Пожалуйста, я…