Поглумившись вдоволь, мент открывает камеру, вталкивает меня внутрь и пристегивает второй браслет к решетке с таким расчетом, чтоб я не могла даже сесть. К слову, стою я на шпильках, и туфли у меня «Мэри Джейн» с ремешками над щиколотками ─ без рук снять я их не могу.
─ Эй, ты что творишь?
─ Заткнись, пока коленками на горох не поставил! ─ лыбится он.
Посмотрев на меня еще пару минут, закидывает дубинку на плечо на манер автомата и шагает прочь, насвистывая что-то мерзотно веселенькое.
─ Эй, красавица, за что тебя так? ─ даже как-то сострадательно спрашивает наркоманка.
Мне противна ее жалость. Себя бы пожалела! Я через пару часов выйду отсюда, а она через месяцок сдохнет от передоза или сепсиса.
─ В морду ему плюнула! ─ бросаю я и отворачиваюсь к решетке, с которой мы ну просто сроднились.
Шпалоукладчица с отбитой филейкой встает и начинает громко хлопать в ладоши и басить:
─ Вот огонь, девка!
─ Рады радовать, ─ ухмыляюсь я, немного тронутая ее детским восторгом.
─ Тебе как помочь-то? ─ спрашивает сердобольная.
─ Заткнуться, а то голова болит! ─ огрызаюсь и гордо расправляю плечи.
Стою и напеваю про себя «В интересах революции» «Агаты». Первый раз, потом второй…десятый…двадцатый. Пошел второй час заключения, и просто переминаться с ноги на ногу уже не помогает. Мышцы немеют. Я весь день могу проходить на каблуках и даже отплясать на них, но стоять совсем другое дело, от этого мышцы быстро выходят в тираж.
─ Эй, голосистая! ─ зову я. ─ Помоги туфли расстегнуть!
Несмотря на мою грубость, девица простодушно подходит, наклоняется, расстегивает ремешки и снимает с меня туфли мучений. Мне хочется плакать от облегчения. Лучше, чем секс. Со Стасом так уж точно!
Мое великое стояние у решетки все продолжается. В голове совсем иссяк репертуар «Агаты Кристи», а это значит, что прошло уже часов пять точно. Ноги еще держат, но мочевой пузырь, который жжет огнем, уже не грани. Обделаться на себя будет совсем недостойно гордой красотки.
Эти две сидят рядышком и смотрят на меня собачьими глазами. Наверное, Жанна д’Арк чувствовала себя примерно также. И она точно обделалась на костре, просто ей да и всем остальным было плевать на такую мелочь.
Пока я раздумываю, что менее позорно — обписаться на месте или позвать мерзкого полицая, он является сам с моим платьем в руках.
─ Макеева, за тобой приехали!
─ Почему раньше не приехал? ─ спрашиваю я у отца, пытаясь попутно убить его взглядом. Если б это было возможно хотя бы в теории, он бы уже был труп.
─ Пристегнись, ─ выдает вместо ответа, и я понимаю, что это еще вопрос, кто из нас готов рвать и метать от злости сильнее.
Накидываю ремень ─ лишь бы поскорее уехать отсюда, добраться до дома и там отмокать под душем часа два, не меньше. Может, быть лесбой не так уж и плохо? Все меньше мужиков-узурпаторов в жизни!
─ Ты хоть знаешь, как со мной там обращались? ─ пру я на свое любимом бронетранспортере.
─ Мне все равно! ─ ревет он, не отрывая глаз от дороги. ─ Ты в любом случае это заслужила за то, что вытворила!
─ Подумаешь! ─ скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку.
─ Что с тобой творится, Маш? Я тебя нормальным человеком растил, а теперь вижу, что где-то сильно недоглядел.
─ По-моему нормально воспитал, не считая бесконечной муштры! ─ выкрикиваю я и отворачиваюсь, не желая продолжать разговор.
─ Ты же будущий медик, а в тебе гуманности ни на грош! А это профнепригодность и неважно насколько у тебя цепкий ум и твердая рука!
Приехали! Начались байки про гуманность! Может он и гуманен в своем кабинете или за операционным столом, но с близкими лютый зверь, который мучит поизощреннее того полицая.
Я закидываю «убитые» ноги на приборную панель и начинаю вычищать грязь из-под ногтей. Так меня поваляли и потаскали сегодня, что моя маникюрша будет в шоке от того, во что превратились мои пальцы.
─ Ты меня очень разочаровала! ─ продолжает распекать он. ─ Ты хоть осознаешь, что девушка могла ослепнуть?
─ А что, не ослепла? ─ спрашиваю ехидно, желая разозлить его еще сильнее. Сегодня мне терять уже нечего, так что кидаюсь во все тяжкие и иду ва-банк.
Грубым жестом сталкивает мои ноги с приборки, а я одариваю его ненавидящим взглядом. В общем, обменялись любезностями.
Если не вложил в меня ничего человеческого, нечего сейчас жаловаться, что я такая не эмпатийная выросла. Сам же всегда повторял: «если у тебя есть цель, мне не важно, как ты к ней придешь. В лепешку расшибись, а сделай!». Вот я и иду к цели, проламывая лбом бетон, используя любые форточки, через которые можно пролезть, и протаскивая себе через колючую проволоку. За это качество благодарю его здесь и сейчас, но как воспитатель и уж тем более, как папа девочки он отвратителен.
─ Зачем ты это сделала? ─ спрашивает холодно, для галочки.
─ Она парня у меня отбила! ─ выбираю я ложь очень близкую к правде.
─ И что? Мужиков в мире мало осталось? ─ усмехается он.
─ Просто он мне нравится очень, ─ начинаю объяснять я, а потом круто меняю тему: ─ Что теперь со мной будет?
─ Я договорился с семьей твоей жертвы. Принес наши самые искренние извинения и подкрепил их денежной компенсацией на лечение. Так что они не будут писать на тебя заявление.
─ И на этом спасибо! ─ восклицаю я.
Благодарности я не испытываю. Это самое малое, что он может сделать, чтоб искупить вину за мое одинокое, несчастливое детство.
─ Не «спасибо»! Будешь все лето санитаркой у меня работать! Отработаешь все до копейки!
─ Можно я сразу наличкой отдам? ─ продолжаю жалить я. Но это без толку ─ я оса, а он носорог.
─ Нет, только трудом! И если еще что выкинешь в том же духе, отправлю на Кантчикову дачу лечиться! Мы поняли друг друга?
Отвлекается от дороги и пытается сгнобить меня взглядом. Я делаю вид, что подчинилась и послушно киваю.
Глава 9. Эта жизнь. 9.1
Лежу в приятно-горячей ванне и, испытывая муки совести за то, что телу так хорошо, глазами ощупываю шикарную ванную комнату в поисках чего-то, чем можно нанести себе физический урон ─ одергиваю себя своим же мысленным поводком. Я обещала Марку, что больше даже заусенец себе не сорву в «воспитательных» целях.
До сокрушительного полета над гнездом кукушки мне и в кошмарном сне не могло привидеться, что я причиняю себе, такой любимой и оберегаемой, вред. Тело ─ это храм. Так я раньше думала. Оно должно быть прекрасным, даже если набито сгнившей ветошью. Самые дорогие платья, косметика, процедуры, духи ─ все, чтоб холить и лелеять себя в физическом аспекте. Я всегда себя выпасала: не тянула в рот всякой гадости, боролась с целлюлитом, которого у меня не было, пыталась предотвратить появление морщин, решив, что если что, сразу побегу делать круговую подтяжку.
Как же часто мне говорили, что нет такой расплаты, которая перекрыла бы чудовищность моего поступка. Но знали бы они, что прежня я поплатилась за свое преступление против человечности самым дорогим, что тогда имела. Не знаю как тюрьма, а психушка убивает физическую красоту очень быстро ─ тебя бьют, пичкают фармой, от которой ты угасаешь морально и физически, и плохо кормят.
Мне повезло. Я провела в том аду слишком мало, чтоб не суметь восстановиться ─ я скорее потеряла лоск. Но случилось кое-что пострашнее ─ мой больной разум полностью переформатировался. Я стала ненавидеть свое отражение в зеркале. Впрочем, я почти не видела там себя. Это был Дима. Была бабушка. Иногда ─ отец…Мне стало казаться, что если бы я не была изначально такой красивой, то и такой дрянью бы не стала. Конечно, у меня была кишка тонка, чтоб тотально изуродовать себя, но наказаниями я не гнушалась. Я шинковала себя бритвами, могла прищемить палец… К тому же физическая боль хоть и ненадолго, но перекрывала душевную.