Но пока лес вокруг был чист, молчалив и холоден. Похоже, люди просто ушли от деревни достаточно далеко, чтобы их след много раз успело занести ветром.
Группа бойцов с пленным пилотом догнала остановившуюся на ночлег «команду спасения» с детьми и женщиной около девяти часов по федеральному времени. Солдаты опознали инфометку «свои», поэтому тревога не была поднята.
От «догнавших» отделился один боец. Он сделал несколько шагов к расположившимся на снегу людям, театральным жестом воздел левую руку вверх (в правой он держал плазмер) и сказал:
— Радуйтесь, сталки: мы победили.
Солнце к тому моменту давно зашло, и увидеть, как спадает чёрная пелена с его диска, никому вечером не довелось. Было решено дождаться утра и всем вместе встретить рассвет.
И вот к этому всё шло.
Небо на востоке постепенно светлело, к фиолетовому цвету добавлялись синие и тёмно-зелёные краски. Ещё немного — и над лесом встанет солнце.
Бойцы не решались будить спящих: время для этого пока не настало. Однако те будто бы ощущали приближение утра и ворочались во сне, переворачивались на бок, всхрапывали.
Вдруг кто-то из детей чихнул и проснулся. Посмотрел на небо — и тут же вскочил на ноги из-под снежного «покрывала».
— Смотрите! — звонко крикнул он, указывая пальцем на восток и чуть вверх.
Спящие как по команде пробудились от сна и вместе с бодрствовавшими взглянули туда, куда был устремлён тонкий детский палец.
Над деревьями всходило солнце. Солнце нового дня для тех, кто выжил во мраке ночи.
* * *
Спутник Сталкерры, 9 марта 28** года, вечер.
Лина сидела в одиночестве в своём отсеке и тихо плакала.
…Прошло почти двое суток с того часа, когда база мятежников пала. Миронов и Зелма решили пока не возвращаться на планету и разместиться вместе с отрядом в одном из свободных жилых секторов. Конечно, обнаруженные здесь удобства восхитили и «профедеральных» сталков, однако Нурс, к примеру, ничуть этому не удивился, да и другие тоже быстро освоились. «Удивительно, как остальные купились на всё это, — однажды покачал головой велк. — Видно, это мы только такие умные, что нас нельзя привязать к себе с помощью личного унитаза каждому, лживых обещаний и стимуляции чувства собственной гордости».
Подполковник и разведчица сейчас активно работали с «повстанцами», чтобы навсегда разрушить в них убеждение, что Федерация — это абсолютное зло, с которым надо бороться. Во многом этому помогла и финальная перестрелка в зале — образ Фокса как смелой, мужественной личности за считанные минуты распался в мыслях у сталков. С боевиками было сложнее, ведь в них стреляли сталки и федералы, а Фокс всего лишь предпринял тактическое отступление… Но Миронов возражал на это, что главарь мятежников просто побоялся сдаться и решил сбежать в одиночку, бросив остатки своего войска на милость победителей. Как бы там ни было, боевики один за другим давали показания о том, что были вовлечены во всё это силой и под принуждением выполняли преступные приказы своего начальника. Зелма говорила сталкам, что врагам всё равно грозит тюрьма, а так это шанс получить меньший срок и в придачу ещё приобрести иммунитет к попыткам вербовки.
Из местных «повстанцев» остались в живых девять человек, из которых трое были серьёзно обожжены плазмой и пока что лежали в искусственной коме внутри медицинских капсул, которые также обнаружились в одном из отсеков «станции». Гибель Омеля произвела на сталков сильное впечатление, и теперь те, кто решил примкнуть к мятежникам, искренне раскаивались в этом и даже проливали слезу, вспоминая о своей ошибке.
Тело подростка тоже было помещено в капсулу, которая, к сожалению, не могла его воскресить. Все сталки плюс ещё Миронов и Зелма по очереди подошли к этому прозрачному «гробу» и попрощались с Омелем, хоть тот и не мог видеть их или слышать слова, которые они произносили.
Лина провела около капсулы больше всех — около двух часов, а потом закрылась в выделенной ей комнатке, не выходя ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. Она никого не пускала к себе — отговаривалась тем, что находится в потрясении от гибели друга и хочет побыть одна.
Но сегодня она плакала по другой причине, которая, однако, также была связана с Омелем и о которой, кроме сталочки, пока не знал никто. «А они узнают! — думала Лина, растирая по лицу слёзы. — Пусть нескоро, но узнают!»
Дело в том, что у неё… не начиналось. То, что… должно было начаться в этот день. Конечно, оставалась слабенькая надежда, что всё в ближайшие часы наладится, но со временем она только слабела.
В который раз за день подумав об этом, сталочка зарыдала громче — и вдруг услышала осторожный стук в дверь.
— Уходите, — сказала она срывающимся голосом. — Я не хочу никого видеть. Оставьте меня в покое.
— Лина, — ответил из-за двери тихий, едва не шепчущий голос Плюща, и что-то в его звучании заставило Лину отнять руки от лица и удивлённо взглянуть в сторону входа в её запертый изнутри отсек. — Мы все тоже скорбим по Омелю, поэтому не надо делать вид, что тебе его жаль больше всех. Поверь, и я был глубоко опечален его внезапной, пусть и героической гибелью. Не надо кричать, что я его ненавидел до того момента и вообще никогда его не уважал. Наоборот, я был впечатлён тем, как в начале зимы, после моего выздоровления, он оставил тебя, чтобы мне не было так обидно. Я очень сожалею о своей несдержанности там, в лесу. Я… не знаю, что тогда на меня нашло. Я успел извиниться перед ним, до того как… — Плющ не стал уточнять очевидное. — Если нужно, могу извиниться и перед тобой. Столько раз, сколько нужно. Хотя подозреваю, что вряд ли ты меня простишь…
По лицу сталочки продолжали течь слёзы, но она не вытирала их, слушая исповедь Плюща.
Вдруг Лина вскочила с койки, приложила руку к панели замка на двери, и стальной прямоугольник отъехал в сторону, открыв взору молодого сталкера, стоящего у порога.
— Лина… — пробормотал Плющ, когда увидел её — заплаканную и точно повзрослевшую лет на пять в своём горе. — Это всё ещё из-за него?..
Сталочка разрыдалась ещё сильнее — и неожиданно обняла Плюща, прижалась к нему всем телом, спрятала лицо в меху куртки на его груди. В недоумении юноша обнял её в ответ… и тут до него начало доходить.
— Это… это… — повторял он, ошарашенный догадкой, не в силах подобрать нужные слова для вопроса.
Но Лина, похоже, поняла его и так.
— Я… Омель… он… тогда… меня… мы… — выдавила она и затряслась в новом безудержном рыдании.
— Спаси Первосталк, — машинально прошептал Плющ, затем мысленно выругал себя за остатки предрассудков, осторожно обнял Лину за плечи, усадил на кровать и сам сел рядом.
— Не бойся, — прошептал он в ухо сталочке. — Всё кончилось, и теперь, если нужно, я всегда буду рядом. Ты можешь на меня рассчитывать: после всего случившегося я никогда тебя не брошу, если ты того не захочешь. Вот увидишь, мы вырастим его как своего — в память о той жертве, которую отдал Омель на благо нашей общей победы.
Лина обнимала Плюща и продолжала плакать. Но это уже были слёзы не горя, а облегчения.
Наконец-то можно было покончить с распрями и остаться с тем, кто её поддержит, поймёт и в случае чего простит.
И за это она в тот миг простила Плющу всё, оставив в душе к нему лишь проснувшуюся вновь и с новой силой любовь.
* * *
Военная база Федерации (100 метров к югу от Сталочной), 24 марта 28** года, 15:38 федерального времени.
— Входи, Зелма, — сказал Миронов, когда в палатку заглянуло знакомое лицо, обрамлённое светло-русыми волосами, и поднялся со своего места за новым столом из несгораемой пластмассы.
— Здравствуйте, Александр Васильевич, — с улыбкой ответила Видевская, заходя в «кабинет» подполковника, и по его приглающему жесту села на складной стул напротив.
Несмотря на послеполуденное время на хронометре её нового комма, снаружи солнце только начинало свой путь по переливающемуся разными оттенками небо над лесом из-за разницы в длине суток. Прошло больше двух недель со дня взятия спутника планеты, и за это время многое успело произойти и поменяться.