- Сели! - воскликнул он. - Все остальные экипажи благополучно приземлились на запасных аэродромах. Ну а теперь, - обратился он к нам, идите отдыхать, и поскорее, чтобы завтра в воздухе не задремали. Вижу, что хотите узнать, каким образом я воскрес и снова оказался здесь, но об этом в другой раз. Чтобы не мучились бессонницей, скажу, что из района Пустошки, где меня сбили, добрался сюда с комфортом, на моторной дрезине. А теперь спать!
Так закончился для меня и экипажа наш первый ночной боевой вылет, давший повод для серьезных раздумий и выводов. Вопреки напутствию командира полка, заснул я только под утро и тут же был разбужен дежурным, передавшим приказание прибыть на КП. Здесь экипажу была поставлена задача на разведку районов базирования авиации противника. Полет должен быть выполнен на полный радиус с последующей посадкой на полевом аэродроме Ериш, под Ржевом.
Безоблачное небо над головой не предвещало ничего хорошего: на дальнем пути в глубокий тыл противника одинокий самолет будет весьма соблазнительной целью для каждого встречного немецкого истребителя. Но в данный момент исправным был лишь мой СБ, а поставленную задачу требовалось решить во что бы то ни стало.
Было в этом вылете и что-то радостное для меня: маршрут пересекал хорошо знакомые с детства места. В частности, предстояло сфотографировать Идрицкий аэродром, на котором я мальчишкой увидел первый раз в жизни "настоящий" самолет.
Виктор Ушаков с досадой взглянул на свой обставленный стремянками бомбардировщик, вокруг которого сновали авиационные механики, посоветовал весь полет выполнить на предельно малой высоте, обходя населенные пункты, а фотографировать с горки, после чего сразу же снова прижиматься к земле. Действительно, только правильно выбранные маршрут и профиль обеспечивали какую-то надежду на успешный дневной полет одиночного самолета в глубокий тыл врага.
Вопреки принятым разведчиками правилам, я все же приказал оружейникам подвесить бомбы на всякий случай и по готовности взлетел. Исходный пункт маршрута - Хижицкие озера. От них веду машину в десяти километрах южнее железнодорожного перегона Великие Луки - Себеж. Между Себежем и Идрицей выполняю разворот на новый курс и с каким-то непередаваемым волнением осматриваю пролетаемую местность. Здесь мною исхожены все тропы, знакома каждая лесная дорожка. Но сейчас сверху ничего не могу узнать, все выглядит иначе. Да и время оставило свой след: другие ребятишки протоптали новые тропы, по этой земле с боями прошли целые армии, где-то на ней сейчас пролегают тайные партизанские пути.
Очень хочется взглянуть на станцию и поселок, по это не входит в мое задание, да и рисковать я не имею права ни экипажем, ни теми еще не добытыми разведывательными данными, которых ждет командование. Поэтому вновь разворачиваюсь и выхожу на Люлинское озеро. С опушки прибрежного леса по самолету ударили малокалиберные зенитные орудия, прикрывавшие железную дорогу. Прав был Ушаков, когда советовал держаться подальше от станций и городов. Даже такой "мирный объект", как склад сена, оказался нашпигованным вражескими автомашинами. К встрече с нами здесь явно не были готовы, лишь несколько коротких автоматных очередей сопроводило наш самолет.
Вот и аэродром. Круто набираю высоту и веду машину прямо через центр летного поля. "Улов" неважный: на дальней стоянке только три вражеских самолета, да и те, кажется, неисправные. Все же проходим над ними и включаем аэрофотоаппарат - ведь командованию нужны объективные данные. Штурман сразу же дает новый курс - на Витебск, где расположен наш очередной объект разведки, но я приказываю приготовиться к бомбометанию и разворачиваюсь к сенному складу.
Враг уже опомнился. С небольшой высоты вижу, как навстречу нам брызжут сотни автоматных и пулеметных очередей. Некоторые бьют трассирующими пулями.
Бомболюки открыты. Фашисты бросаются врассыпную, но поздно - бомбы пошли серией. Делаю нечто вроде боевого разворота и наблюдаю, как горят грузовики, как мечутся в дыму и пламени ошалевшие от страха захватчики. Жаль, что больше нечем их угостить, да и времени нет - надо выполнять основное задание! Аргунов дает уточненный курс, и мы продолжаем полет в тылу врага.
Когда вернулись на свой аэродром, здесь уже собрались все экипажи, которые участвовали в ночном вылете. Быстро сдаем отснятую пленку, маскируем самолет и торопимся к командному пункту, где приказано собраться личному составу. Начальник штаба полка капитан Фомин зачитал приказ командующего фронтом, в котором отмечалось, что противник измотан, не способен уже вести наступательные операции или оказывать серьезное сопротивление. Поэтому войскам фронта приказано перейти в решительное наступление.
Наконец-то! Радостную весть встречаем громким "ура". Вот он долгожданный праздник на нашей улице. Теперь и задачи у нас будут иными: не сдерживать волны вражеских полчищ, а помогать продвижению наших сухопутных войск, громить опорные пункты противника, его резервы, расчищать путь пехоте. Никого в те радостные минуты не смутил слишком резкий поворот событий - реальных и ожидаемых. Ведь .мы этого ждали со дня на день, неудачи расценивали как недоступные нашему пониманию, может быть, тонкие оперативные ходы высокого командования, которое расчетливо готовит неожиданный и всесокрушающий удар по врагу. Я лично уже мысленно рисовал захватывающую дух картину: на рассвете вместе с нами в небо поднимаются многие сотни незаметно сосредоточенных на полевых аэродромах новейших советских боевых самолетов. На позиции врага обрушивается лавина бомб, снарядов, пуль. И вот уже в прорыв введены наши танковые и стрелковые части. Над полем боя проносятся краснозвездные бомбардировщики, штурмовики, истребители. Враг в панике бежит, теряя боевую технику, неся неисчислимые потери.
С таким настроением экипажи готовились к вылету, особенно тщательно проверяли исправность моторов, системы управления, приборное и прицельное оборудование. Со стоянок ушли затемно радостно-возбужденные и спали беспокойно - не прозевать бы сигнал подъема, не опоздать бы к вылету...
Взлетели девяткой едва забрезжил рассвет. Вел группу командир полка майор Полбин. И от этого казалось, что ничего до сих пор не произошло, что только сейчас все начинается, и именно так, как должно быть. Вот и задание подходящее: нанести удар по позициям противника в интересах наступления наших войск. Видимо, мы шли первыми, так как у линии фронта нас атаковали не связанные боем вражеские истребители. Но девятка - это не одиночный самолет, да и опыт отражения атак истребителей мы уже имели. ШКАС хотя и не пушка, но скорострельность у него 1800 выстрелов в минуту. Враг хорошо знал об этом и не лез под огонь сразу нескольких пулеметов.
Остальное было до обидного похожим на предыдущие "рядовые" вылеты: прорвались сквозь заслон истребителей и зенитного огня, высыпали бомбы точно по цели и без потерь вернулись домой. А ведь, наверное, именно такой итог полета нужно считать классическим, когда, несмотря на вражеское противодействие, задача выполнена до конца, а в самолетах нет ни одной пробоины.
К обеду кучевка уплотнилась, на горизонте появились густые облака. Обычно в таких случаях говорят: погода испортилась. Мы же смотрели на это другими глазами: без прикрытия истребителей куда безопаснее чувствуешь себя, если неподалеку спасительная облачность, в которую можно пырнуть, когда атаки стервятников слишком назойливы. При уходе самолетов в облака прекращали стрельбу и вражеские зенитчики. Так что мы до конца использовали желанное ненастье, и к вечеру наиболее подготовленные экипажи сделали по шесть боевых вылетов. А когда нам объявили о том, что стрелковый корпус, наступление которого обеспечивал наш полк, продвинулся на 10-15 километров, каждый чувствовал, что в этом успехе есть и его вклад.
Приподнятое настроение летного состава оказалось как нельзя кстати. Заслуженный, в общем-то, отдых пришлось отложить, как у нас шутили, "на послевоенное время". Сразу после ужина последовал приказ: одиночными экипажами в течение всей ночи наносить по врагу так называемые "беспокоящие удары", не давая ему возможности отдыхать и перегруппировывать силы. По расчетам, на экипаж приходилось 2-3 вылета. Нам достались все три - в начале, в середине и в конце ночи. И хотя у меня самого от усталости слипались глаза, я больше волновался о состоянии штурмана Аргунова, сделал ли он для себя выводы из результатов первого ночного полета, готов ли к решению поставленной задачи? Николай заверил, что готов, что многое понял и теперь может летать даже с завязанными глазами.