Техник докладывает: только что прилетел командир полка, а больше пока никто не возвратился. Значит, "попадали" кто где. Теперь уже не делаем скороспелых выводов, и правильно: к вечеру вернутся домой еще два экипажа из пяти, вылетавших на задание, и лишь одному, посадившему самолет с убранными шасси, понадобится техническая помощь.
Но обо всем этом мы узнаем несколько позже. А пока докладываю Полбину о возвращении экипажа и исправности самолета. Иван Семенович просит рассказать обо всем более подробно, слушает внимательно и одобряет действия экипажа.
- Ну а теперь отдыхайте, - заключает он нашу беседу. - Даю вам сегодня выходной.
Мы заверяем Полбина, что будем отдыхать, а сами идем готовить самолет к очередному боевому вылету.
Очередным боевым вылетом стал тот самый, в котором экипажу впервые крупно изменило фронтовое счастье, в котором попытка "погасить" вражеский светомаяк закончилась вынужденной посадкой в тылу врага и ночной переправой на плоту через Западную Двину - первую водную преграду на пути к своим, в родной полк.
Впрочем, тогда путь этот нам еще не казался долгим. Мудрость приходит не сразу даже к тем, кто, подобно нашему экипажу, уже мог бы оценивать обстоятельства более здраво. Но как часто путают люди желаемое с действительным, как часто торопят они события, "подгоняя" их развитие в своих интересах.
Так и мы, преодолев первые километры оккупированной врагом территории, сочли их самыми трудными и длинными. Дальнейшее виделось в более привлекательных тонах: протяженность пути до своего аэродрома де лилась на среднесуточный темп форсированного движения с незначительными поправками на разного рода непредвиденные затруднения. В итоге от встречи с друзьями нас отделяли примерно три недели. И, главное, расчет этот ни у кого не вызывал сомнений.
Исходным пунктом обратного маршрута (по-штурмански - ИПОМ) был принят восточный берег Западной Двины, к которому незадолго до рассвета приткнулся наш маленький, на скорую руку собранный плот...
ПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ
Шли быстро. За первые десять дней, если измерять по прямой, оставили позади около двухсот километров. Лесисто-болотистая местность и темные осенние ночи были нашими союзниками.
Заметно похолодало. Дожди чередовались с заморозками и сильными ветрами. Приходилось все чаще заходить в деревни, чтобы добыть продукты, обогреться, просушить обувь и одежду. Впрочем, ночевок в хатах мы по-прежнему избегали, предпочитая заброшенные сараи и стога сена.
Во второй половине октября мы были уже на подходе к линии фронта, обозначенной на нашей полетной карте. Ожидая повышения плотности вражеских войск, стали более осторожными.
Однажды ночью решили зайти в небольшую деревушку, расположенную неподалеку от крупного села Ильино. Местные жители сказали, что немцев здесь нет. Мы приблизились со стороны огородов к крайней избе, укрылись за плетнем и стали наблюдать. Вскоре туда вошел какой-то человек среднего роста, с винтовкой в руке. Пока мы шепотом совещались, что делать, незнакомец снова появился на крыльце. Постоял немного и направился в нашу сторону. Мы тут же схватили его, обезоружили и ввели в хату. Там сидели на лавках старик и двое ребятишек. При виде "гостей" они встали и, по примеру нашего арестованного, подняли вверх руки. Я сказал, что им ничего не угрожает. Дед и мальчишки, переглянувшись, спокойно сели на свои места.
Тусклого света керосиновой лампы с разбитым стеклом было вполне достаточно, чтобы рассмотреть захваченного человека. Перед нами стоял парень лет двадцати, в военной залатанной гимнастерке и яловых сапогах, облепленных грязью. На его худом давно небритом лицо лежала усталость.
Спрашиваю старика, зачем заходил сюда этот человек? Тот отвечает: мол, спрашивал, как пройти в Ильино. На вопросы, кто он, куда и откуда идет, неизвестный не отвечал, смотрел в сторону. Пробую подойти к нему иначе: показываю удостоверение личности, говорю, что мы советские воины, что судьба его зависит от правдивости ответов.
Подействовало. Немного помолчав, наш пленник назвался Шатиловым, сказал, что он - рядовой артиллерийского полка, попавшего в окружение под Минском. Их группа дважды пыталась пробиться к своим, но безуспешно: фронт быстро откатывался на восток. О составе группы и ее местонахождении Шатилов категорически отказался говорить. Мне понравилось поведение солдата, который здесь, в тылу врага, оставался верным воинской присяге.
- Вы коммунист? - спросил я в упор.
- Нет, комсомолец, - ответил Шатилов, и в его глазах мелькнули огоньки.
- Покажите билет.
- Нет билета. Закопал под Минском, когда первый раз выходили из окружения, - вяло отозвался собеседник.
Заметив, что я укоризненно покачал головой, он вдруг вспылил:
- Разве я один? Кто же во вражеском тылу носит при себе такие документы? Ведь если с ними попадешься - сразу поставят к стенке. А нам обязательно надо к своим дойти. Потом вернемся и откопаем. Сами-то небось тоже сейчас беспартийными ходите...
Шатилов говорил резко, громко, словно и себя хотел убедить в правомерности своего поступка.
Но когда я молча расстегнул левый карман гимнастерки и, не торопясь, вытащил пергаментный пакетик, мой собеседник словно споткнулся на полуслове. А при виде партийного билета он широко раскрыл серые глаза и сдавленным голосом попросил:
- Дайте взглянуть...
Подержав в руках красную книжечку, Шатилов виновато сказал:
- Извините меня, пожалуйста. За все, что здесь говорил. Я сейчас же поведу вас к своим товарищам.
Так партийный билет стал для нас в тылу у врага паролем и пропуском.
Сопровождаемые Шатиловым, мы направились в лес, находившийся неподалеку от деревни. Когда вышли за околицу, наш проводник попросил вернуть ему винтовку.
"Стыдно мне, - виноватил себя он, - за многое стыдно".
Оружие мы ему вернули.
Пройдя километра полтора по лесной дороге, свернули на узкую тропу и минут через десять увидели ярко горевший костер, окруженный людьми. Навстречу поднялся рослый бородач лет тридцати.
"Наш командир", - шепнул мне Шатилов.
Я представился и представил штурмана и радиста. Бородач назвал себя Подгорным - старшим лейтенантом, командиром артиллерийского дивизиона 58-го гаубичного артполка. Потом он познакомил нас со своими подчиненными. Среди них были младший лейтенант Ткачев, старший сержант Новиков, сержант Еремин, красноармейцы Ешидзе, Грязнов, Куликов. Они были измождены и оборваны, но все при оружии. В каждом чувствовалось неукротимое стремление пробиться к своим и снова сражаться с ненавистным врагом.
Тут же выяснилось, что эта группа следует на восток без карты, поэтому часто натыкается на вражеские гарнизоны и несет неоправданные потери. Я показал проложенный нами маршрут и предложил идти вместе. Подгорный и Ткачев согласились. С рассветом мы покинули бивак и направились на восток.
На второй или третий день пути сильный снегопад и плохая видимость позволили двигаться даже днем. Мы вплотную подошли к тому месту, где, по нашим расчетам, проходил передний край. Но он, увы, уже отодвинулся на восток. А здесь остались лишь следы жестоких боев. Повсюду валялись уже тронутые ржавчиной снаряды, патроны и винтовки, со вздернутыми стволами стояли пушки и минометы, чернели обгоревшие коробки вражеских танков. Было видно, что на этом рубеже советские воины стояли насмерть.
Отдохнув в блиндажах, сохранившихся невдалеке от бывшего переднего края, мы двинулись в путь. Несколько раз натыкались на вражеские гарнизоны, вступали в перестрелку с ними, но от намеченного маршрута старались не отклоняться. Даже в самые трудные моменты никто не жаловался на усталость, тяготы переносили с исключительной выдержкой.
На исходе октября 1941 года группа неожиданно напоролась на крупную колонну немецких войск. Гитлеровцы открыли сильный огонь из пулеметов и минометов. Вступать с ними в бой было неблагоразумно. Горстка бойцов не могла противостоять регулярной части. Что делать? Дорога вперед, к спасительному лесу, оказалась перерезанной. Оставалось или отойти назад, в безлесную местность, или пробиваться вправо, через кустарник. Выбрали второе. Отстреливаясь, короткими перебежками углубились в густые заросли. Под ногами захлюпала ледяная вода. Порой погружались в болото по пояс, но шли, держа оружие на вытянутых руках.