Я резко просыпаюсь, по щекам текут слезы.
Илай.
Илай...
Нет, нет, нет, это неправда.
Илай не сделал этого.
Его не могло не стать.
Тошнота подступает к горлу, и я бегу в ванную. Я падаю коленями на твердые плитки и опорожняю желудок в туалете.
Я остаюсь на месте даже после того, как заканчиваю, переводя дыхание.
Слезы текут по щекам и капают на руки.
— Илай... — я всхлипываю. — Илай это тот, кого не следует называть по имени.
Почему его нельзя называть по имени и почему его больше нет в моей жизни?
Я сжимаю голову руками и бью по ней кулаком снова и снова.
Почему я не могу вспомнить? Почему, черт возьми, я не могу вспомнить?
Мое сердце почти разрывается от сокрушительной волны горя.
Это, как если бы мою грудь разорвали и разрезали на части, и все, что я могу делать, это смотреть.
Точно так же, как я наблюдала, когда Илай вошел в то озеро, а я не могла последовать за ним.
Илай.
Кто, черт возьми, такой Илай и почему я вдруг чувствую, что мне не хватает большой части себя?
— Илай...
Его имя звучит в сдавленном рыдании.
Зуд под кожей впивается в руки и кисти, как иголки. Я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги и снова и снова мою руки.
Я не останавливаюсь даже после того, как кожа становится красной. Я хочу использовать отбеливатель на своих руках.
Но даже это не сделает их чистыми, не так ли?
Я смотрю на свой растрёпанный образ в зеркале. Мои волосы торчат во все стороны, а глаза налиты кровью. Слезы оставляют полосы на бледных щеках.
Это не просто какая-то боль.
Это хроническая боль.
Илай был кем-то важным из моего прошлого, что я стерла его так же, как стерла маму и папу.
Так же, как я стерла все.
— Что с тобой не так? — шепчу я своему отражению. — Почему ты не можешь быть нормальной?
Знаете что?
Достаточно.
Мне надоело ставить чужое благополучие выше своего собственного. Я пойду к дяде и потребую, чтобы он рассказал мне все, что знает.
Я потребую, чтобы он отвез меня обратно в Бирмингем.
В течение десяти лет я думала, что смогу выжить, не зная своего прошлого.
Но без корней нет будущего. Я навсегда застряну в этом вихре эмоций и пугающих кошмаров.
И горе.
В сокрушительном горе.
Я едва могу дышать, думая об Илае. Дядя должен рассказать мне, кто такой, черт возьми, Илай.
Умывшись и приведя себя в порядок, я надеваю форму. Выходя из своей комнаты, я проверяю телефон, но от Эйдена по-прежнему нет сообщения.
Мое сердце еще глубже погружается в свою полость, но я проглатываю боль. Я выхожу из комнаты с решимостью, бурлящей в венах.
Сегодня я посмотрю в лицо своим страхам.
Сегодня я узнаю все, что тетя и дядя скрывали в течение многих лет.
Это больше не вариант. Сейчас в этом есть необходимость.
Я спускаюсь по ступенькам, глубоко дыша и собирая все мужество, которое у меня есть в костях.
Это первый раз, когда я потребую информации о своём прошлом.
Я рассчитываю на понимание дяди. Будем надеяться, что он не передумает.
— Она наверху, — говорит тетя напряженным тоном. — Давай поговорим в другом месте.
Я останавливаюсь у подножия лестницы в углу гостиной, откуда доносится ее голос.
Итак, вчера ночью она вернулась домой.
— Это такое же хорошее место, как и любое другое.
Мои мышцы напрягаются от этого голоса.
Голос, который я никогда не хотела слышать в своем доме.
Никогда.
Может ли быть, что я что-то подслушиваю?
Наклонившись вбок, я слегка заглядываю.
Я закрываю рот рукой, подавляя вздох.
Это он.
Джонатан Кинг.
Джонатан, блядь, Кинг сидит на стуле во главе гостиной. На нем черный костюм, который, кажется, прямо с показа мод Armani.
Тетя и дядя сидят на диване напротив него.
У меня есть вид сбоку, но я могу разглядеть выражение ужаса на лице тети и почерневшие черты дяди.
Что, черт возьми, происходит?
— Мистер Кинг, — говорит дядя уважительно спокойным тоном. — Пожалуйста, давай поговорим снаружи.
— Я бы предпочел поговорить прямо здесь.
Он выглядит совершенно расслабленным, как будто он хозяин этого места и всех, кто в нем находится.
Ясно, от кого Эйден получил свою приводящую в бешенство уверенность.
— Мы благодарны тебе за помощь десять лет назад, — говорит тетя. — Но мы уже вернули тебе деньги.
— Вернули мне деньги? — Джонатан невозмутим. — Ничто не может окупить спасение человеческой жизни, миссис Куинн. Если бы я не заплатил за операцию Эльзе на сердце, как думаешь, она осталась бы жива?