И ещё… На неё стали коситься. И те, кто сидел с ней под одной телегой, и проходившие мимо копьеносцы. Мол, из-за тебя всё.
«Да. Из-за меня».
Это она поняла так отчётливо, будто снизошло некое откровение.
Охота велась не на Ивана, а на неё. А мальчик – так, бесплатный довесок, бонус к призу.
Теперь из-за неё могут погибнуть эти незнакомые люди, которые точно совершенно ни при чём.
Стерва совесть вгрызлась в душу, терзая её в клочья.
Да, нельзя оставлять сына. Но точно так же нельзя трястись от страха под телегой. Шансов защитить Ваню при этом будет ноль. А если обозники победят, заслуженной наградой трусихе будет всеобщее презрение и злоба за погибших родных, которые наверняка появятся. А уж о судьбе сына в таком окружении можно будет слагать грустные песни.
«Может, я и дура, но сейчас мой долг – защитить Ваню. Любой ценой».
Яна шумно выдохнула. Решение принято.
– Ваня, – со странным спокойствием сказала она, всовывая ему в руки лямки своего рюкзака, который сбросила со спины, когда лезла под телегу. – Сынок, не потеряй его. Если что, там… Внизу моя сумка, чёрная с белой полосой. Этого тебе на всю жизнь хватит.
– Ма, ты что? – Ванюша, умница, понял всё с полуслова.
– Сынок, я должна. Так надо.
И с неожиданно пришедшим облегчением выскользнула из-под дощатого днища.
Копий больше, чем мужчин, да? Значит, и на её долю копья хватит. Плевать, что не умеет им пользоваться. Разок-другой ткнуть вражину успеет, а больше может и не потребоваться. Или супостата оттеснят соседи по строю, или её прибьют уже наконец, чтоб не мучилась.
Только сейчас, взявшись за копьё, Яна присмотрелась к мужичку, раздававшему инвентарь. Ростом ей по подбородок, жилистый азиат, волосы собраны в узел на макушке. Чуть не по уши замотан в малопонятные тряпки. Мужичок сосредоточенно совал копья в подставленные руки, не приглядываясь к лицам. А вот тут как раз пригляделся. Сперва оторопел, а потом с сердитым окриком вырвал древко из рук обнаглевшей бабы…
То есть попытался вырвать.
Из тех крох, что были известны Яне о Китае, она знала, что в древности… а в общем, и до двадцатого века женщина там человеком не считалась. Она с рождения и до смерти была имуществом отца, брата, мужа, свёкра, сына. Ей можно было изувечить ноги ради хорошей приметы для будущего супруга. Её можно было убить, продать, подарить. А вот чего было нельзя, так это допускать её к оружию. Плохая примета вроде, или что-то подобное. Потому Яна ждала и дождалась именно такой реакции. И, перехватив древко обеими руками, качнулась вперёд вслед за движением мужичка-завхоза и придала оскепищу некое ускорение. Зампотылу точно ничего подобного не ждал. Когда в лоб врезался его же собственный кулак, мужичок, пришедший в некоторое изумление от происходящего, разжал пальцы и сел на жилистую пятую точку. И тут же грянул дружный смех.
Этого уже и Яна не ожидала, но фамильный артистизм не подвёл: она изобразила ледяную усмешку и молча встала в строй. Первый плюс в карму заработала. Главное, чтобы не последний. Теперь, не понимая языка, она могла только копировать действия соседей по строю. И крепко надеялась, что местный сержант, или какие тут звания в ходу, это хоть как-то учтёт.
«Господи, спаси и помилуй нас, грешных… Хотя какие у деток могут быть грехи? Спаси их, Господи, а со мной поступи по справедливости…»
Все, кто способен был натянуть тетиву лука или арбалета, или удержать тяжёлый щит, стояли в первой линии по обе стороны обоза. Насколько Яна могла видеть, доспешных воинов тут наблюдалось не больше трёх десятков. Все прочие смахивали на народное ополчение, да, видимо, по сути им и были. Крепкие широкоплечие мужики, явно мастеровые. А вот копья вручали подросткам и тощим мужичонкам совершенно крестьянского вида. У тех была самая простая задача: сидеть за спинами прочих и в нужный момент высовывать копья в щели между поднятыми круглыми щитами. Это было понятно даже без перевода. Но степняки не нападали. Даже не старались окружить обоз движущимся кольцом и жалить стрелами во все неприкрытые места.
Обозники, пользуясь этим обстоятельством, деловито выпрягли волов из первой, ничем не прикрытой повозки. Что бы там ни было, а тягловый скот – ценность. Ничуть не меньшая, чем деньги и немногочисленные фамильные побрякушки в кошелях, в которые сейчас мёртвой хваткой вцепились сидящие под телегами матери семейств.
Юнец, стоявший справа от Яны и поначалу испуганно косившийся на неё, быстро перестал бояться. Махнул рукой в сторону степняков и пояснил: