- Ма, да всё в порядке, - уверял Ваня. - Он же девочку схватил, а девочек надо защищать, вы с папой меня сами этому учили. Ну, двинул он меня щитом. Так сама же говоришь, что голова - кость, ей ничего не сделается. - Ну, да. Были бы мозги - было бы сотрясение, - фыркнула Яна. - Юморист нашёлся. А если бы он тебя краем щита приложил? Полголовы долой? - Так не приложил же... Ой! - Терпи, - припечатала мать, придерживая голову мелкого, чтобы старухе было удобнее его перевязывать. - Вояка... Как же ты на деда похож... Бабка, закончив перевязку, взяла клочок полотна, смочила водой и сунулась к Яне, что-то лопоча по-китайски. Та сперва одарила старую женщину недоумённым взглядом, и только потом поняла, что с лицом какой-то непорядок. Оставалось только подставить его под тонкие старушечьи пальцы.
- Мастер Ли! Не твой ли это молот? - Мой, господин десятник. Они держались друг с другом почтительно. Кузнецы - особое братство, они ещё не воины, но уже не простолюдины. А уж кузнецы-оружейники и подавно. Потому десятник Вэй, такой надменный с крестьянами, подчёркнуто уважителен с мастером второго разряда. Молот в его руках, кстати, казался совершенно чужеродной деталью. - Госпожа удачно им попала, - сказал мастер, взяв свой инструмент и разглядывая уже подсохшие пятна крови на железе. - Эта госпожа не будет казнена только потому, что я обязан теперь отвезти её в форт и сдать сотнику, - зло сплюнул Вэй. - Пусть у него голова болит, куда её девать вместе с мальчишкой. С копьём она, видите ли, в строй стала... Не гнать же я её должен был, на смех киданям? А ещё этот, которого она твоим молотом приласкала... Кто он такой? Я велел поймать его лошадь и отыскать тело. - Он пришёл с нашими врагами, господин старший десятник. Он приказал им стрелять в нас. Следовательно, он враг. - А если иноземный посол? Знаешь, сколько таких в Чаньань шастает? И что будет, если узнают, что эта чёртова госпожа убила посланника? Казнят не только её, но и всех нас! Тьфу... Десятник, когда злился, становился болтлив и суетлив, как женщина. Это раздражало. - Тоже мне, сокровище нашлось, - продолжал брюзжать воин, обходя телеги вместе с мастером и проверяя на предмет, хорошо ли ухаживают за ранеными и не пропало ли чего из имущества. - Хорошо, если всё обойдётся. Но если она подвела нас под казнь, клянусь, испрошу дозволения лично снять ей голову, прежде, чем снимут мою... О, гляди! Вот бесстыжая! Стянула верхнюю рубашку, а мои обормоты пялятся на её сиськи! Тут мастер возмутился за компанию с десятником. Женщина действительно сидела в нижней рубашке с очень короткими рукавами и смазывала своими снадобьями страшновато выглядевшие ссадины и кровоподтёки на руках. Наверняка в бою ей и по ногам перепало, и если она вздумает прилюдно снимать штаны, чтобы подлечиться... А что он ей сделает? Не его жена - не ему и пороть. Во всяком случае, пока. До приезда в форт. Небо не попустило: штаны женщина снимать не стала, хоть и чувствовалось, что ходит она с трудом. Даже верхнюю рубашку, несмотря на драные рукава, натянула. Не беда, зашьёт. А вот то, что она раздразнила солдат, это плохо. Уже сговариваются по свободному времени к ней подкатить, стервецы. Не для этих ртов слива, пусть не разевают. Гнев на сопляков в доспехах породил и другую, более приятную мысль: молокососы знали, на что пялиться. Если воля Неба будет исполнена, то он расстанется с горечью пятилетнего вдовства... Интересно, на кого будут похожи их дети? Мастер ещё много о чём подумал, но одна-единственная мысль его голову так и не посетила. А именно - что сама женщина думает по поводу своего будущего. Этой мысли древняя китайская культура не предусматривала.
Адреналин схлынул, и тело тут же отомстило за все сегодняшние приключения надсадной болью. Только сейчас Яне стало понятно, почему даже на потешных реконструкторских бугуртах участники не только надевают доспехи и поддоспешники, но и тщательно проверяют каждую деталь. Молодецкая удаль - это хорошо только издали. А когда ломается шеренга, и начинается всеобщая свалка формата "стенка на стенку", девяносто процентов синяков получаешь от своих. Если тебя не защищает доспех, разумеется. Её защищали только джинсы и джинсовая куртка. На руки было страшно смотреть, складывалось впечатление, будто по ним методично лупили нестругаными палками. Рукава курки в клочья. Наверное, если бы не они, в клочья была бы собственная шкура, не иначе. Что происходило с ногами, можно было только догадываться, штаны при всех не снимешь, а помещений тут не наблюдается. Зверски болело левое колено, причём Яна совершенно не помнила, где, когда и чем по нему огребла. И не только по нему: в ушах стоял подозрительный звон. Видно, и по головушке дурной тоже прилетело. "Амазонка хренова... - мысленно ругалась она, с видимым усилием натягивая на себя изорванную куртку - за неимением другой. - Скажи спасибо, что обошлось без серьёзных ран, что у тебя, что у Ванечки. Дуракам везёт..." Окончательно настроение было испорчено... скажем так - заинтересованными взглядами солдат. Это в бою они были суровыми воинами, а после боя оказались сопливыми юнцами, распустившими слюни при виде "ничейной" женщины. Ох, как ей были знакомы такие взгляды. Пока муж был жив, желающих нарваться на неприятность не находилось. А после его смерти как сговорились. Приходилось искать тысячу обходных дорожек, чтобы миновать липкие лапки одних, запугивать других, презрительно игнорировать третьих. За пять лет, посвящённых сыну и работе, она даже мысли не допустила о какой-то там личной жизни, и окружающих приучила к тому, что не стоит тянуть руки, куда не положено. Приучит и этих, если бог не попустит. Солдатикам хватит пока надменного взгляда королевы в изгнании. Пускай считают её чужеземной аристократкой, им же лучше. И хлопот меньше. Спасибо бабуле, промыла ей рану на голове и вынула из-под кожи острую тонкую щепку. Теперь хоть на человека похожа, а не на свежего зомби. Копьё кое-как почистила. Можно идти... точнее, хромать его сдавать, не распугивая народ окровавленной физиономией. И без того женщины смотрят на неё как на привидение отца Гамлета. А их мужья... Яна не поняла, почему парнишки, стоявшие с ней в одной шеренге, вдруг начали с испуганными глазами убираться с её дороги и почтительно кланяться. Интересно, что она такого страшного содеяла? И завхоз туда же: соскочил с телеги, склонился, сложив ладони одна поверх другой, что-то тарахтит. И взгляд такой же испуганный, как у мальчишек. Копьё от неё принял с таким почтительным видом, будто ему вручили великую реликвию. "Что случилось? - недоумевала Яна. - Не помню ведь ничего - с той секунды, как офицер приказал, и мы полезли через телеги, и до конца боя..." Так-таки ничего не помнишь? Совсем-совсем? Каверзная память тут же подсунула ощущение опьянения боем. Крик ребёнка - нет, не Ванин, какой-то девочки. И наконечник копья, с глухим хрустом входящий в грудь степняка, поднявшего руку на детей. Парнишку - того самого, что пытался выяснить, как называется её народ - сбитого с ног. Киданя, замахнувшегося на него мечом. Отчаяние, когда под ноги подвернулась рука мертвеца, и радость от того, что удержалась, распластавшись чуть ли не в пятой фехтовальной позиции. Что выброшенная вперёд рука с копьём всё-таки достала врага. Достала! С каким торжеством она заорала, и, подхватив чей-то щит, бросилась закрывать брешь в шеренге щитоносцев, ощетинившихся копьями и мечами. Каким счастьем было услышать от них такой же рёв, когда шеренга разом качнулась на шаг вперёд, оттесняя кочевников... "Только этого мне не хватало... Я женщина и мать, а не солдат китайского императора! Мне сына растить надо!" Доля истины в этом была. Но - только доля. Яна отчётливо осознала, что та злобная тварь, которая хладнокровно отравила, пусть и заслуженно, родного дядюшку, а сегодня убила ещё бог весть сколько людей - тоже она, тоже часть её существа. И от этого никуда не деться. Невозможно избавиться от части своей души и сохранить рассудок. Можно лишь держать эту часть на строгом ошейнике, не давая ей разгуляться. И - да - это на всю жизнь. Неудивительно, что мальчишки перепугались. Если самой-то страшно стало, когда дошло наконец... Похмелье - неприятная вещь. Похмелье после боя - жуткая. Когда понимаешь, что ты нелюдь, но поделать с этим уже ничего не можешь. Один взгляд на офицера - и Яна поняла, что самое страшное ещё впереди. Потому что этот - кто он там по званию - разглядывал только что принесенное солдатами тело в чёрной одежде. Впервые Яна благословила языковой барьер. Иначе не миновать крайне неприятных расспросов. Нет, расспросов ей всё равно не миновать, но не раньше, чем она сможет связно рассказать о себе. А это случится наверняка не сегодня.