Тут я кое-что вспомнил. Кинулся к саквояжу, что мы из дома Алексеева захватили. Там мои вещички лежали, немного совсем. Всё, что я успел захватить, когда сбежал из-под ареста.
Блокнот с карандашиком; старый учебник, между страниц несколько клочков обгорелой бумаги. Совсем забыл про них. Сразу после взрыва, когда выбежал на разбитый перрон, эти бумажки кружились в воздухе, как чёрные бабочки. Я их тогда поймал и в карман засунул.
Развернул хрупкие листочки, сажа испачкала пальцы. На потемневшей по краям бумаге виднеются строчки, написанные от руки. Видно плохо, но кое-что разобрать можно.
«…вследствие испытаний следует признать… локомотив, произведённый заводом… отличается лучшими показателями…»
«…Моё мнение в сём вопросе таково… создать предприятие… выпустить акций в достаточном количестве… Для чего выкупить землю с лесом и поставить на сей земле завод с полным производством…»
Ух ты, а покойный граф был очень даже непрост. Не зря в благородном собрании его все толпой окружили, с проектами и бумажками… Даже Филинов, мой бывший босс, вперёд пролез со своим бизнес-проектом. Ещё жаловался потом на столичную бюрократию. Что им там, наверху, ничего не надо, а пшеница и так растёт…
Что-то здесь не то. Если на самых верхах за пшеницу стоят, а прогресс им до лампочки, чего тогда граф Бобруйский такое пишет? Или он сторонник прогресса и за отечество бескорыстно радеет? Вот вопрос!
Гоблинка на фотографии с голыми дядьками смотрит, спрашивает:
— Дмитрий Александрович, что вы с этим срамом делать будете?
— Это для нашей безопасности, — отвечаю. — Мы эти картинки весёлые спрячем. А кому надо, скажем — если что, все их увидят.
— Моему отцу не помогло, — говорит гоблинка. — Он тоже так сделал. И где он теперь?
Вот как. Папаша-гоблин не дурак был, заранее обставился. Но правда — не помогло ему.
— Значит, не того друга он выбрал, чтобы картинки хранить, — говорю. А сам фотки со стола собрал, в конверт засунул, сижу и думаю. Аж голова трещит от мыслей.
— Друг верный был, да пропал он, вестей нет от него, — вздохнула гоблинка. — Это троюродный брат моей матери.
— Как его звали?
— Петер Шмайс. Хороший был гоб, учёный. Все механизмы знал, как что устроено…
Я аж на стуле подскочил. Вот же судьба-злодейка!
— Умер твой дядя, — говорю, — застрелили его при попытке к бегству.
Ахнула она, руки к груди прижала, в глазах слёзы. Потом лицо утёрла, сказала:
— Мне нужно идти. Простите, Дмитрий Александрович, я должна сообщить родне.
— Поймают тебя, не ходи. Да и родственников твоих в поля загнали. Не найдёшь никого.
Она коробочку с косметикой схватила, лицо подкрасила, стала шляпку с вуалью поправлять.
— Ничего, не поймают. Я извозчика возьму, притворюсь, что до клиента еду. В поля не всех загнали, кое-кто остался. Да вы знаете.
И адрес назвала.
Блин блинский! Конечно, знаю. Это же тот самый гоблин-буфетчик в забегаловке, полицейский агент.
— Твой гоблин на полицию работает. Не ходи.
Она вуальку поправила, обернулась от двери:
— Я знаю. Это неважно, Дмитрий. Мы родня.
— Погоди-ка! — остановил я её, схватил чистый листок и записку начеркал по-быстрому. — На, возьми. Отдашь ему, скажешь — срочно.
Она записку на груди спрятала, кивнула. Хлопнула дверь, простучали по лестнице каблучки.
А я взял ещё чистых листов и настрочил несколько коротких записок.
Потом поправил на себе дамское платье, взял, как гоблинка, косметичку, и намазался погуще. Напялил шляпку с вуалью, глянул в зеркальце. Тьфу, срамота. Но деваться некуда — конспирация! Надо письма отправить, а в своём натуральном виде до почтамта не дойдёшь. Меня, небось, уже вся полиция с фонарями ищет.
Пришлось взять извозчика, хотя до почтамта было рукой подать. Потому что стряпчий-Талисман за мной увязался.
Посадил я попугая Микки в шляпную коробку, стряпчего отряхнул, сюртук ему поправил, и поехали мы.
На почтамте я письма отправил, доплатил за срочность. Получилось вроде телеграммы-молнии. Услуга такая.
«Не извольте беспокоиться, мадемуазель, отошлём сию минуту. Мигом домчатся! Благодарствуйте за чаевые»…
Стряпчий ждал в коляске. Меня увидел, сказал жалобно:
— Тесно. Скучно. Болит… — руками голову обхватил, сидит, покачивается.
Я извозчику пояснил:
— У барина головушка трещит с похмелья. Гони в номера!
Сказал адрес, а у самого мурашки по спине побежали. Тесно? Ой, блин… Это моему котику, то есть мелкому эльву, тело стряпчего мало стало. Скучно ему! Как бы не вылез, да не бросился новое искать.