Иваньков не был бы законником, если бы не был готов — ко всему и всегда. Услышав подозрительный звук, едва слышный здесь, в директорском кабинете — это был топот ног — он моментально все понял…
Выскочил в коридор, ломанулся лосем, не забыв крикнуть — «делай!». Его гладиатор — ему по жизни обязан, должен спасти, дать хотя бы несколько секунд. В любом случае на зоне подогреют, а если сдаст — на перо поставят…
Рука — машинально, на бегу хватанула штабель ящиков у стены, те стали падать, перекрывая проход. Только бы успеть…
Только бы успеть…
Милиционер — пропустил свистнувший газетный сверток над собой, неожиданно ловко пригнулся. Сумел еще врезать водиле поддых, из неудобного положения — но тот только зашипел, самортизировал прессом удар. Замахнулся снова.
Во дворик — влетела новенькая семерка, тормознула, водитель мгновенно оценил ситуацию, толкнул коленом дверь…
— Бах!
Водитель с железной трубой — взвыл, хватаясь за простреленное плечо. Газетный сверток глухо стукнулся об асфальт…
С пинка проскочив дверь — вор услышал выстрел — обложили! Справа — столпотворение машин, Гюрзач, молодец, схватился с кем-то. Не забуду…
Бежать…
Поняв, кто выскочил через заднюю дверь магазина — доходяга извернулся и выхватил невесть откуда массивный Стечкин.
— Иваньков — стоять!
Вор подорвался — с ходу, скакнув в сторону как лось. Грамотно подорвался, прыгнул в сторону подельников, прикрылся ими. До свободы было метров тридцать, там проходняк — можно уйти, ищи ветра в поле.
Ствол АПС в твердой как гранит руке указывал на бегущего вора.
Бах! Бах! Бах! Бах!
Убегающий вор споткнулся — и растянулся с размаху на земле, упав лицом в развезенную ногами грязь.
— Атас!
С треском проломившись через дверь, подминая пол собой остатки ни в чем не повинной тары — на эстакаду, держа автомат перед собой, носорогом выломился здоровенный ОМОновец. За ним — тяжко топал другой…
— На землю! Буду стрелять!
— Свои! МУР!
Несмотря на этот окрик — доходяга послушно лег в самую грязь, рядом с завывающим белугой водилой с простреленным плечом. Молодой, из семерки — бросать оружие не спешил, просто поднял руки, держа в одной из них пистолет за спусковую скобу, чтобы было видно.
— Витек! — вдруг присмотревшись, крикнул он — будь здоров, пехтура! Ты чего в братана целишься?
ОМОНовец присмотрелся.
— Санек… Ты что ли?
— Я…
— Вот ё-мое. Отбой, свои. Братуха мой, по Афгану.
Автоматы опустились.
Дамаск, Сирия. 01 августа 1988 года
Николай летел в Сирию обычным, рейсовым самолетом Аэрофлота. На этом направлении ходил не доходяга сто пятьдесят четвертый, с пыточными креслами и ненавязчиво-советским сервисом — а красавец шестьдесят второй, самолет для дальних рейсов. Но впечатление сразу ломалось, как только оказывался внутри самолета. Видимо, этот Ил был списан с рейсов в капстраны и брошен на перевозки в страны третьего мира. Пластмассовый столик в кресле впереди был непоправимо сломан, на обивке кресел были подозрительные пятна, а стойкий запах блевотины в салоне невозможно было вытравить даже массированным применением чистящего средства.
Николай летел один, не в группе — и моментально выделил три категории пассажиров. Первая — самая малочисленная — обычные граждане, гражданские, летящие в Сирию по своим делам. Они отличались явно не военными повадками и большим количеством сумок, какие они рассовывали по отсекам над креслами. Вторая категория — побольше — это братья наши меньшие, Николай окрестил их «духи». Как он будет работать с ними, он не знал, с Афгана у него сложился острый комплекс подозрительности к тем, у кого есть борода и кожа темнее обычной. Хотя он понимал, что Сирия не Афганистан, и вроде как социалистическая страна — поделать он с собой ничего не мог. Хотя эти… на духов они мало были похожи… или усатые или чисто выбритые, оливковая кожа скупые, экономные движения. Институт дружбы народов имени Патриса Лубумбы, Военно-Дипломатическая академия и другие тому подобные заведения. Возвращаются… мелиорировать, в общем. Третья, самая многочисленная категория — советские, едущие по контракту. Настоящему, гражданскому и такие же как он, мелиораторы. Эти отличались чересчур громкими голосам и позвякивающими сумками. Как только самолет взлетел — они, разбившись на группки, и не обращая внимания на стюардесс, начали дегустировать, прикладываться и иными способами выражать приязнь богу виноделия Бахусу. Николай заметил, как на них смотрел сидевший неподалеку сириец — и ему стало мерзко и стыдно за своих. Ни к какой из компаний он не присоединился.