У подъезда ждал порыкивающий мотоцикл и прежний шлем. Не задавая вопросов, она села позади мужчины. Мотоцикл рванул вперед.
– «Интересно, как это выглядит на самом деле?»
Мимо проплыли заводские трубы в красных лампочках. Мотоцикл взрезал темноту белым светом фары. Вскоре заводы сменились домами – сначала двухэтажными, затем типичными хрущевками из кирпича. В некоторых окнах горел свет. У сквера с бетонной стелой мотоцикл свернул на объездную. По прилегающей к дороге насыпи неспешно тянулся товарняк. Светофоры мигали жёлтым.
Он остановился у одного из немногих зданий, оставшихся от старого дореволюционного Кузнецка. Свою жизнь здание начинало купеческим домом, а после революции продолжило жить уездным училищем. Сейчас там располагался филиал краеведческого музея.
– Пошли, – он помог ей спешиться и потянул за собой к калитке.
– Нам туда нельзя. Там сторож. – Она упёрлась ногами в землю.
– Не писай горохом. – Он поднял девушку на руки. – Хозяин я или не хозяин, в конце концов?
Калитка отворилась сама. Он перенёс её через порог и поставил на траву. Над крыльцом белого двухэтажного дома горела стоваттная лампочка. Её света хватало едва ли на четверть двора.
– Нам туда. – Он потянул её в тёмный угол. – Смотри.
Глаза девушки с трудом привыкали к темноте. Постепенно она смогла разглядеть деревянный сруб колодца без ворота или журавля. Он подтолкнул её ближе. От колодца запахло плесенью и тиной. Она, морщась, потёрла нос. Неожиданно зашуршали ветви, и из ближайших кустов вышла маленькая тощая старуха в обтрепанном сарафане. Из всех её черт наиболее выразительными выглядели длинный, крючком, образцово фольклорный нос и светлые волосы до щиколоток.
– Здравствуй, кикимора, – мужчина поклонился в пояс.
Старуха плюнула на землю между собой и гостем: «Чтоб тебя волки по тайге три дня таскали!».
– Вот и поздоровались, – мужчина улыбнулся. – Как ты здесь? Давно у тебя не был.
– Да всё так же, – кикимора одёрнула сарафан. – Скучно при нежилом доме. Вот к домовым форштадтским мотаюсь. А ты кого это притащил? Никак человека.
Мужчина поднял взвизгнувшую от неожиданности девушку за талию и поставил перед собой.
– Бедовая. Ой, бедовая девка. – Кикимора зашла с одного бока, покачала головой, зашла с другого. – Бедовая. Сильная, но глупая. Зачем?
Мужчина вернул девушку на прежнее место.
– Чтоб любила.
Кикимора плюнула на землю и забралась на край колодца. Девушка боком шагнула к калитке. Он поймал её за руку и притянул обратно. Кикимора достала из щели между брёвнами костяной гребень и принялась расчёсывать волосы.
– Полынь горькая в поле трава.
Ни тебе ли да все-то мая ли пола
Располынушка, ты моя.
Йэх, да ли в буйном лесе, ох в поле да разнясло.
Голос у старухи был на удивление чистым и звонким. Гребень медленно полз сверху вниз и снова возвращался наверх, чтобы так же медленно спуститься.
– В буйном ветры в поле ль разнясло.
Ни тебе ли да, ох, всё ты моя ли суда.
Рассударушка, ты моя.
Йэх, да ли печаль горюшка тоску да извела.
Печаль, горя, тоску извела.
Палюбила та всё-то дружка Иваню.
Разванюшеньку ли яво.
Йэх, да ли по несчастью, горю своему.
Мужчина улыбался. Он видел картины прошлого.
– По несчастью, горю свояму.
Как уж ты щастье да всё моё ли злосча.
Раззлосчастьице, ты моё.
Йэх, далеко чужая сторана.
Дверь дома открылась. Кикимора с громким плеском нырнула в колодец.
– Опять за старое, нечисть? – в прямоугольнике света стоял пожилой мужчина. – Который год покоя нет! И чего тебе не спится?!
В животе девушки свернулся ледяной шар.
– «Вот сейчас он меня увидит. Стыдно-то как».
Луч фонаря обшарил тёмные углы двора, задержался на срубе колодца и походя скользнул по непрошенным гостям. Дверь со стуком закрылась. Свет за дверью погас.
– Он нас не увидел. – Девушка осознала, что произнесла это вслух.
– А зачем ему нас видеть? – Мужчина отпустил ладонь девушки и закурил.
Кикимора выбралась на край колодца и отжала подол: «Давно я тебе в чай не плевала», затем кикимора отряхнула сарафан и повернулась к мужчине: «Сгинь!».
Мужчина бросил окурок в траву. Оранжевый огонёк задрожал и погас.
– Ещё свидимся.