Он вертел в пальцах сигарету и молчал. Он мог бы рассказать, как строили КМК, как зимой, отогревая землю кострами, лопатами рыли котлован, как жили в сырых палатках, как умирали от туберкулеза и верили в великое светлое будущее.
На руку девушки упала крупная капля. Она смахнула её ладонью. На предплечье осталась жирная полоса. Запахло машинным маслом. По стене прошла мелкая дрожь.
– Мне кажется, здесь кто-то живёт, – она говорила вполголоса.
– Не живёт.
Она вспомнила о вмурованном в стену тоннеля прахе «Ну, обитает».
– Не обитает. Сам тоннель живой, – он немного подумал и уточнил, – одушевленный.
– Это из-за?..
– Да.
– Его правда замуровали живьем?
– Глупости! – С потолка снова закапало. – Нервничает.
Через несколько метров они остановились. В серо-оранжевом сумраке на стене виднелась табличка с едва читаемым «Здесь погребен прах кузнецкстроевца А. М. Заева, производителя работ по строительству верхнего участка тоннеля. Июль 1933 года». Под табличкой торчала пыльная полочка, на которой лежали два засохших одуванчика и комок жвачки.
– Как ты тут? – мужчина погладил стену. Из бетона послышался тяжёлый стон. По дорожному полотну прошла рябь. – Неужто всё настолько плохо? А я тебе гостя привёл. Живого. Хоть поговоришь. – Со стены посыпалась штукатурка. – Тише, тише. – Мужчина взял ладонь девушки и прижал её к стене. – Слушай.
– Привет потомку! – она слышала голос не ушами и не внутри головы, а как бы всем телом.
– Эм, привет. Сомневаюсь, что мы родственники.
– Все вы наши общие потомки. Что там на поверхности?
– Коммунизм не построили.
– Это я знаю. Небо синее? Не помню. Трава? Рыба в Абе клюёт? А солнце? Сейчас же лето?
– Рыбу в Абушке больше никто не ловит. – Девушка оторвала ладонь от стены. Бетон затрещал.
– Не злись. Нынешним девушкам далеко до ваших супер-комсомолок. – мужчина похлопал по стене. – Чего ты сразу. Солнце. Небо. А если б с тобой Ленин в мавзолее об этом заговорил?
Девушка осторожно вернула ладонь на место.
– На него земля не давит, – бесплотный голос отовсюду.
– Ну да, он вообще счастливчик, – мужчина закурил.
– Ох, поймать бы мне этих гадов в своё время.
Она закрыла глаза и представила город с высоты Соколухи, все улицы, деревья, заводы, отстойник пассажирских вагонов, Томь, посёлки, абагуровские хвосты, чашку неба на хребтах грив. По тоннелю прошла волна воздуха.
– Спасибо… Уходи…
Из стены под ладонью вынырнули штырьки арматуры. Девушка отдёрнула руку. Мужчина зажатой в пальцах сигаретой указал ей идти дальше. Она послушалась. Он затушил сигарету о бетонную опору и бросил бычок на полочку под табличкой.
– Как у него испортился характер.
Они вышли на солнечный свет.
– Мне его жаль. – Она обернулась. – Столько лет.
– Ничто не вечно.
По обе стороны от дороги тянулась ступенчатая ограда облицованная камнем. Слева – пунктир ржавой эстакады и труба Центральной ТЭЦ, справа – тонкая линия вездесущих тополей.
– Раньше здесь был поселок на двадцать тысяч жителей. Оплот культуры и цивилизации.
– Я знаю. Нам рассказывали на лекциях.
– Расска-а-зывали им. – Он сплюнул сквозь сжатые зубы.
Они поднялись на пыльную в бетонных и кованых заборах улицу. Он сквозь напластования десятилетий видел эту улицу прежней: деревья в белых гольфах побелки, дома из дерева и камня, асфальт с иголочки, женские улыбки, детский смех. Он щёлкнул пальцами. Ничего не изменилось. Он щёлкнул ещё раз. Ничего. Мёртвый поселок отказывался оживать.
Они свернули направо, под толстую в ржавых пятнах трубу. С территории КМК доносился грохот градирен. Она вертела головой с интересом рассматривая индустриальный пейзаж. Он хмурился и курил.
Улица закончилась тупиком. В тупике друг напротив друга стояли два здания сталинской архитектуры. На сером фасаде того, что пониже темнел прямоугольник с дырками по углам. Здание повыше щеголяло балконами и хаотичными скоплениями пластиковых окон. Именно возле него остановился мужчина.
– Лучшая гостиница города. Какие люди здесь жили!
– Может нам стоит уйти? – она положила руку ему на плечо. – Мне кажется, тебе здесь плохо.
– А должно быть хорошо? Ладно, пошли. Я тебе ещё пантеон не показывал.
Несмотря на сказанное он остался стоять.
– «Дома, люди, жизнь».