– Мне всегда здесь нравилось. – Она, походя, погладила ствол тощего тополя. – Здесь уютно. Странно, правда?
– Это из-за травы, деревьев и эффекта утёнка.
– Никакой в тебе романтики.
– Неправда.
Они прошли под пешеходным мостом через железнодорожные пути. Она знала – у моста узенькие осыпающиеся ступеньки, и спускаться надо, крепко держась за перила или мамину руку.
За мостом у главного входа второго, или первого – она никак не могла запомнить, Алюминиевого завода на высоком постаменте замер в вечном взлёте СУ-15, символ крылатого металла. Говорили, истребитель даже успел повоевать.
– Лет десять здесь не была.
Вокруг всё оставалось по-прежнему: кирпичный забор с колючей проволокой, вагоны через дорогу, Ферросплавный завод за вагонами, тополя.
– Неправда. Ты здесь на автобусе каталась неоднократно. Я всё про тебя знаю.
– На автобусе не считается. Нет погружения, пыли в носовых пазухах. А ты действительно всё знаешь?
– Да.
– И про ёлочку у Администрации?
Он сжал губы и дёрнул бровями: «И про ёлочку».
– Оу! – она не решила, что делать с этой информацией.
Он закурил: «Смотри, забор кончился, и вагоны. Почти к повороту вышли».
Поворот, удостоенный имени «Крутой» знал каждый работник ТЭЦ или Алюминиевого, не обладающий личным транспортом. При зигзаге с Обнорского сразу за железнодорожным мостом дорога виляла столь резко, что лёгкие пазики и даже солидные автобусы становились на два колеса. И хотя за все годы существования Крутой поворот никого не убил, его откровенно боялись.
Они перешли мостик над одинокой рельсовой колеёй. Слева потянулись тополиные заросли. Тротуар кончился, они пошли по обочине. На встречных столбах красный щиток зазывал всех в ближайший приём цветмета.
– Знаешь, у меня тогда не было особого выбора.
– Знаю. – Он выдохнул дым. – Но зачем было делать это у Администрации?
– Социальный протест.
Они шли по Народной, старокузнецкой объездной. Здесь не стояли по обочинам жрицы любви, как на объездной центра, зато за железнодорожной линией лежал Форштадт.
Тридцать третий дом. Тополиный двор из трёх домов. Маленький мир. Родина. У неё защипало глаза. Балкон. Третий этаж. У них жила кошка, которая постоянно выпрыгивала с балкона, а потом возвращалась. Мама сшила для неё длинную сбрую, и свободолюбивая кошка почти каждое утро болталась у окон первого этажа.
Общежитие. Игры в коридорах. Каждый раз, пробегая мимо комендантши – обязательно поздороваться. Прачечная. Расписание на дверях душа, обмен помывки на еду. Незапертые двери. Сейчас все комнаты приватизированы. Хотя унитазы и раковины всё равно остались общие.
Во дворе больше нет высокой ржавой лесенки и облупленной лавочки. Вместо зарослей – аккуратные изгороди. Разбитый бетон заменили асфальтом, уже успевшим растрескаться. Появились горка, качели, карусель. Она вспомнила перья в волосах, гибкие тополиные ветки и капроновые нити. Она вспомнила красный мяч с синей полосой и коричневую магнитную ленту.
Напротив двора – детский сад. Два этажа. Беседки и лазалки. Рисование космоса воском и акварелью. Котлеты с гречкой. Её всегда приводили первой. Однажды они нашли на прогулке репчатую луковицу, и воспитательница поставила её в воду. Зелёные перья лука зимой на подоконнике стали первым чудом в её жизни. Теперь в этом здании спортивная школа.
Рядом телефонная станция. Исчезли лабиринты старых телефонных будок, красных и оранжевых в пятнах ржавчины. Золотое одуванчиковое поле заросло кустарником.
Он молчал и смотрел на неё. Он помнил жёлтое платьице, ссадины на коленках, молочный зуб, застрявший в яблоке, ржавчину на ладонях. Он видел кеды и джинсы, шрамы, округлости, чёлку.
Она села на яркую лавочку. Он стоял возле урны.
– На этой самой лавочке… – она не стала продолжать, он знал.
Она ушла из двора быстро, не оглядываясь. Он молчал. Он боялся говорить.
На торце дома у пешеходного перехода, кто-то снова заменил Олю на Юлю в начале надписи «я тебя люблю». Это происходило уже не один десяток лет. Оля менялась на Юлю, Юля – на Олю. Несколько раз мелькал даже Коля. Он помнил и экзистенциальное «Б». Закрашивание и смывка не помогали. Надпись появлялась снова.
Небо стремительно темнело. Дохнул влажный порыв ветра. Они перешли дорогу и купили мороженое в рожках. Люди всё чаще смотрели на небо. Они прошли в сквер с бетонной стелой и сели на лавочку. Она лизала мороженое, жмурясь от удовольствия и холода на языке. Он откусывал большие куски, жевал и проглатывал.
Ливень хлынул внезапно, стеной, без предупредительных выстрелов одиноких капель. Люди засуетились, забегали, ища убежища. Она смеялась, подставляя лицо упругим струям. По руке стекало мороженое. Дождь проникал сквозь кожу до костей, обновляя и очищая.