Шумели школьные базары – официальные сборища палаток на площадях и маленькие междусобойчики в школьных дворах. Дети носились с чёрными от пыли подбородками, налипшей на застывший фруктовый сок. Взрослые чуть дольше засиживались на верандах, в парках или у подъезда.
Он летел в теле коршуна над незаметно желтеющими тополями, трубами, домами. Он парил в бледно-голубом небе. Он смотрел вниз, на своих детей.
Потомки казаков и вольных переселенцев, каторжан и купцов, комсомольцев, эвакуированных и пленных, они пережили стихийные бедствия, резню и войну, выжили в экологическом бедствии и голодных кровавых девяностых. Он помнил всех. Каждого из своих детей. Не всех любил, но помнил каждого. Он помнил, как они возвращались к нему в сорок пятом, восемьдесят шестом и восемьдесят девятом. Он впитывал их боль. Он прятал кошмары в штольни заброшенных шахт. Он растворял в карьерах едкий гнев.
Они создали его, дали характер и имя. Каждая частичка его – дело их рук, отражение душ. И сейчас, паря в тёплом августовском небе, он их всех любил.
И горожане там, внизу, чуть чаще улыбались и относились друг к другу чуточку добрее, подсознательно зная, что серой осенью каждый будет сам по себе. Единство позднего августа разрушится, единый монолит распадётся на семьи, дружбу, любовь. Но это будет потом. Сейчас весь город нежился в последнем настоящем тепле.