Его совершенно не трудно себе представить — довольно начать думать шиворот-навыворот, стоя на канате на голове и при том жонглируя охапкой факелов. Любой опытный канатоходец так сумеет — и если ему дать вместо тряпичных и деревянных мячей и колец, вместо факелов и кукол отряды, корабли, обозы, лошадей — получится что-то в духе Его Светлости. Все очень удивятся… что там удивятся, раззявят рты и будут истошно завидовать ловкости и выдумке. И объяснить им ничего не получится, разве что каждую связку отдельно проговаривать — это Мартен по себе знал.
А для канатоходца это то, что делаешь изо дня в день, и привык уже — хотя приятно, когда публика смеется, удивляется или пугается.
Или хотя бы меняет все цвета радуги за несколько вздохов.
— Тебя там убьют, — наконец выдыхает Уго. — И меня там убьют. Да они же за твою голову вот только что чертову сумму предлагали и заплатили, ты не забыл? Ты им сэкономить хочешь?
— Меня? Мой верный союзник Его Величество Тидрек, сберегший для меня Тулон от армии Арелата? — смеется фокусник. — Не убьет, ну что ты. Хотя попробует проверить на прочность, но это не важно.
— Ну не сам, конечно, убьет… и наверное, не прямо, но попробует же наверняка. Я бы на твоем месте не ездил. И на своем бы не ездил.
— Ты туда и не поедешь. Ты поедешь в Тулон.
— В Тулон? — Из де Монкады когда-нибудь выйдет толк, и даже много толка, да он и сейчас не так уж плох, просто пока что в нем толедская спесь дерется с ромской удалью, и только иногда в промежутках между боями просыпается соображение. В Тулон, в Тулон. Что тут такого сложного?..
— Если ты не забыл, Его Величество на этот раз Людовик пожаловал город мне. Так что ты вступишь во владение, от моего имени.
— Я попытаюсь въехать туда надлежащим образом… — вздыхает Уго, и вид у него разноцветно-обреченный. Еще бы: Галлия прибрала Тулон со всеми окрестностями по уговору с Арелатом, а тут является представитель законного владельца. Хорошо, если его просто примут со всем почетом и начнут поить и развлекать без продыху…
— Конечно же. А потом передашь его соответствующему галльскому чину, как представителю арендатора.
Уго давится воздухом. Только сейчас сообразил, что будут делать с тем Тулоном. Продавать Тидреку его собственный — по праву силы — город. Да не просто продавать, а передавать во временное управление от имени владельца с получением всех надлежащих прибылей. В обмен на… я бы поставил на войско, верно, Шерл? На несколько отрядов, которые будет содержать Тидрек — в зачет выгод от пользования Тулоном, а сверху пойдет право набирать отряды на территории Галлии. Это было бы просто, выгодно и очень нагло. Вполне в духе Его Светлости. Тидреку понравится — он нахалов любит, особенно, если они его на троне не подсиживают.
— Так что ты, вероятно, вернешься домой раньше меня. Я хочу получить первую порцию арендной платы сам, — улыбается герцог. — И не лови там без меня чернокнижников. — Это сказано вполголоса, слышат только стоящие рядом, а они и так знают бесславную историю доноса. Причем не от герцога — тот и словом не обмолвился ни при своих, ни при чужих, пока сам де Монкада раз пять не поплакался на то, как его обидели в Трибунале, и раз десять — на то, как его обидел Корво.
Смешной все-таки у Его Светлости кузен. Чернявый — чернильная кровь, — вертлявый, то нос задирает к небу, то ко всем подряд пристает с одними и теми же жалобами: все никак не может переварить, что ему два раза поперек пошли. Как это — ему, родичу Его Святейшества, знатному толедскому дону, и перечили, да еще и дураком назвали… неоднократно, причем.
А всерьез слушал все эти вздохи и «а казалось — оно самое» один Мартен. Ему вот когда-то ничего не казалось, а должно было, а нужно было увидеть. Все остались бы живы… Поэтому морского зверя спрута де Монкаду он прекрасно понимал, более того, как мог — так и сочувствовал. Выходило, правда, не очень.
Потому что герцог тоже был прав. Когда речь идет о родне, такими обвинениями не разбрасываются. Впрочем, там обошлось — и слава Богу. Должно же где-то обходиться. А Тидреку Галльскому лучше быть поосторожней с зубами и пробами. Если он не хочет проснуться на небесах.
Молодой человек очень хорошо танцует. Не только на празднованиях в королевском дворце. Он вообще хорошо танцует. Молодой человек прибыл в Равенну с подарками и выражением признательности союзнику — своевременно отправив в Тулон своего доверенного родственника из тех, что ему действительно близки и дороги. Молодой человек дождался приглашения к королю, преподнес весьма щедрые дары и ни словом не обмолвился о том, что его что-то интересует. Он благодарил союзника, спасшего в трудную минуту его имущество от врага. Благодарил витиевато и поэтично, прочитав отличную речь на прекрасной латыни… Молодой человек две недели кротко развлекался, охотился, посещал самые благородные дома Равенны, гробницы и древние храмы, ни разу не напоминая королю Тидреку о том, что неплохо бы и определиться с судьбой Тулона.
Три отравителя, четыре отборных браво и одна вертлявая много обещавшая красотка ушли несолоно хлебавши. Кто их там знает, куда ушли — назад не вернулись, и то невелика потеря, кому нужны такие растяпы? Гость был весьма доволен оказанным приемом. Накорми его Тидрек кушаньем без пряностей, молодой герцог мог бы и обидеться…
Молодой человек принимал гостей, давал пиры и устраивал фейерверки. Четыре «ромских свечи» — даже название родилось тут же — распустились шагах в трех-четырех, если по воздуху считать, от окон королевской спальни. Стекла дребезжали противным мелким звоном, но уцелели. Конечно, это был не намек, это была попытка порадовать. Наемных убийц за свои почти семь десятков лет Тидрек перевидал достаточно, а вот ракеты — это нечто новое. И красивое. Синие и золотые, королевские цвета, между прочим.
В паре личных бесед — ну конечно, при большом скоплении придворных, во время прогулки вдоль фонтанов и по мозаичным площадям внутреннего двора, — молодой человек тоже проявил себя хорошо. Повествовал о марсельской кампании, об орлеанских красотах, о церемониях, на которые был приглашен королем Людовиком. Придворные восхваляли память герцога Беневентского — и вправду незаурядную, гость легко переходил с общего к частностям, от расположения столов до узоров на чьих-то пуговицах, и не сбивался, и не путался.
Молодой человек давал пиры и совершенно не собирался покидать Равенну — словно прибыл, дабы навеки поселиться… ну надоела ему Рома, с рождения в ней живет.
Она, в конце концов, и императорам в свое время надоела, не правда ли? И столицу перенесли именно сюда. Так отчего же не последовать на время их примеру. Пожить, посмотреть, как это — по-другому. Тем более, что город и правда прекрасен, настолько прекрасен, что легко понять тех варваров из легенд, которые переходили на сторону империи и гибли, воюя против своих, потому что им довелось увидеть Равенну.
А фейерверки пользовались такой популярностью у подданных, что запретить их запускать в пределах городских стен было просто невозможно — еще случится бунт. Окна звенели на рассвете и на закате, в полдень и в полночь.
Его Величество Тидрек довольно быстро понял, что выспится и избавится от головной боли, только когда молодой герцог решит все свои насущные вопросы — и заметьте, не герцог попросил у короля аудиенции, а король сам пригласил его для доверительной беседы.
Спать-то хочется, с тихим восхищением добавил — про себя, конечно, упаси Боже вслух, — король.
Конечно, куда более точным жестом было бы сманить у многообещающего молодого человека его мастеров летающего огня, но чтобы купить кого-то, нужно, чтобы этот кто-то в чем-нибудь нуждался. А что можно предложить тому же господину Делабарта?
Марсельский экс-полковник ничего не хотел, а король Тидрек не хотел портить такое прекрасное взаимопонимание ни арестом Уго де Монкады, чей характер известен от Неаполя до Карфагена и южнее, ни осадой Тулона. Зачем? Лет двадцать назад король бы не без удовольствия затеял маленькую и заранее обреченную на выигрыш войну — но сейчас, зимой, выбираться из теплого протопленного дворца в прибрежную сырость, тратить деньги, ссориться с Папой — ой, ну зачем вся эта суета?