Шахтер ткнул пальцем поверх митинга, туда, где старался человек с мегафоном.
– Вон распинается. Босс наш профсоюзный.
Так получилось, что профсоюзный босс Валентин Луханов, долезший по шахтерским плечам аж до областной Думы, проморгал нынешние волнения. Не то чтобы вовсе: но дело в том, что волноваться шахтеры как будто не собирались. Однако в прошлую пятницу программа «Время» оповестила Россию, что с понедельника шахтеры Чернореченска приступают к бессрочной забастовке – наряду с уже бастовавшими братьями из Инты, Ростова и Анжеро-Судженска. Чернореченский профсоюз, доселе и не подозревавший о неминуемости забастовки, от такой вести, натурально, взволновался, а взволновавшись, в понедельник сел обсуждать вопрос о забастовке. Было решено объявить предупредительную двадцатичетырехчасовую стачку. Тем временем к профсоюзу подошли шахтеры, которые тоже смотрели в пятницу программу «Время», но Валентин Луханов со товарищи был занят важным делом: обсуждали внебюджетный фонд помощи горнякам и выйти к шахтерам не мог.
Важные дебаты были прерваны только ментами, которые ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры идут к железной дороге; решение о стачке было настолько спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.
Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели обычно.
– Нас не запугаешь! – громко говорил он с трибуны, – агенты Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед, товарищи!
– Кукиш с маслом тебе товарищ, – раздалось из рядов, – ишь, ряшку наел.
Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена она была в ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и подобает большому политику, не смутился чужой брани и закричал еще громче:
– Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз, и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!
– Ура! – закричал кто-то тоненько.
Как уже было сказано, вследствие частых чиновных визитов пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы – как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.
Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно – представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.
– Долой бандитских прислужников! – отклинкулся на Лухановский клич сам Коложечкин.
– Лухан, уходи! Лухан, уходи! – закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.
В Луханова полетел сор и тухлые помидоры.
– Это провокация! – закричал Луханов, – на помощь! Ребята! Наших бьют!
– Лухан, уходи!
Черная стена независимых профсоюзников быстро и грозно потеснила хлипкие ряды приближенных Луханова. Линия его сторонников внезапно прорвалась, и со всех сторон на трибуну полезли скособоченные рожи.
– А-а! – закричал Луханов, совершенно забыв человеческие слова и только понимая, что экспроприация экспроприаторов, о которой он так долго и часто рассуждал перед депутатами и журналистами, начинается почему-то с него, – убивают!
Один из соратников Луханова выхватил пушку, негромко чпокнул газовый выстрел, кто-то из шахтеров упал на колени, зажимая глаза. Хлипкий выстрел только больше озлобил нападавших: газовик выбили из рук охранника, он повалился на землю и тут же скрылся под грудой извивающихся тел. Кто-то подставил подножку Луханову, и профсоюзный лидер опрокинулся на помост. Далеко вверху мелькнуло небо с приклеенными к нему выхлопами облачков, и затем на фоне этого неба над Лухановым нарисовался огромный кулак какого-то озлобленного пролетария, с наколкой «Дуся», увенчивающей запястье, и с огромным кастетом, напоминающим стальной нарост на лапах киборга. Кулак стремительно приближался, рассекая воздух. Время замерло для Луханова. Он попытался было откатиться в сторону, но каким-то неисповедимым образом вместе со временем замедлились и его движения, и тело Луханова двигалось медленно-медленно, как тушка насаженного на крючок червяка.
Чья-то кроссовка врезала по руке с кастетом, обладатель руки, визжа, отшатнулся, и тут же его место заняла другая рожа, схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова на ноги.
– Бежим! В темпе!
В разворачивающейся драке Луханов кинулся за нежданным спасителем. У самого выхода со станции наперевес было выскочил шахтер с монтировкой, но спаситель блокировал его руку, подсек и перекинул через себя: шахтер покатился в кювет, громко побрякивая о консервные банки и прочую дрянь, образовавшуюся в результате жизнедеятельности пикета.
Спаситель рванул дверцу темно-зеленого джипа, и Луханов с ходу запрыгнул внутрь.
Взвизгнули покрышки – кто-то из независимых вылетел джипу наперерез, но внедорожник не сбавлял скорости, пер напролом через канаву, и шахтер, не выдержав, откатился в сторону тем же молодецким приемом, которым лет десять назад в армии выкатывался из-под танка.
– Молодец! – одобрил хозяин джипа, – сразу видно, отличник боевой подготовки!
– В милицию! – закричал Луханов, – ради бога, в милицию! Это чудовищная провокация!
Водитель джипа проехал еще полкилометра, свернул к обочине и заглушил мотор.
– Милиция сама приедет, – сообщил он, – будем знакомы – Денис Черяга. Следователь Генпрокуратуры. Я тут, собственно, по угольным делам. Разбираться, как у вас воруют.
– Это у нас воруют? Это в Москве воруют, а не здесь, – сказал Луханов, – интересные вы люди! Сначала шахтерам денег не дают, а потом интересуются, куда они пропали.
Черяга помолчал, потом оборотился вправо. Там, за беленькими пятиэтажками и чахлыми от жары деревьями, ровным строем вздымались красные трехэтажные особнячки.
– Это чье? – спросил Черяга.
– Это? Миши Никишина. Сына директора.
– Вы сказали, что деньги шахтеров воруют в Москве. Как вы думаете, деньги, на которые был построен этот особняк, украли в Москве или в Чернореченске?
– Вы меня не так поняли, – запротестовал Луханов, – я хотел сказать, что вся эта система воровства начинается в Москве, а Никишин – мерзавец.
– А если конкретно?
– А?
– Чем он мерзавец-то?
Луханов поколебался.
– Ну, фирмы всякие подставные, – неуверенно протянул он. – Жена у Никишина Алина и фирма так же называется. Зарегестрирована за границей. Покупает уголь вдвое дешевле, чем на рынке, а в обмен закупает оборудование втрое дороже. Разница остается «Алине», а оборудование везут сюда. А что в шахту упало, то пропало. Никто не оценит, что там стоит в шахте, кроме тех, кто его туда ставил.
– А шахтеры как на все это реагируют?
– А что шахтеры? Шахтер вон, вечером со смены идет, непременно с собой ведерко чистого угля прихватит. Вот ему и кажется, что начальник смены ворует три ведра. А директор шахты, наверное, целых десять.
В глубине души Черяга не мог не согласиться с подобным выводом: шахтеры на него произвели примерно то же впечатление.
– А у вас документы про это есть?
– Кое-что найдется, – задумчиво проговорил Луханов.