Все как всегда.
Какое-то время мы не пересекались, у Алексея были «дела» и он пропадал где-то и с кем-то.
Через пару месяцев он внезапно появился на новом «Мерседесе» Е-класса. Через пару дней с машины сняли боковые зеркала, которые потом где-то были найдены и поставлены на свое место. Леха ругал наркоманов за обрезанные провода и был не в духе. Результатом его плохого настроения стала легендарная битва во дворе, в которой участвовали, с одной стороны — Леха, а с другой — пятеро сильно подвыпивших молодых людей. Дело было около двенадцати ночи, но соседи смотрели из всех окон. Драка была эпическая. Леха, который просто шел домой с пакетом кефира и был совершенно трезв, видимо не ожидал такого нападения на себя. Отвык от такого хамства, как он потом мне сообщил. Чего от него хотели нападавшие, он так и не понял, но пока мой друг спасал кефир, ему рассекли губу и тут он «взорвался». Кефир был спасен и благополучно донесен до дома, а Леха вернулся на разбор, но не один, а с бейсбольной битой. Молодые люди еще даже подняться толком не сумели. Разбор закончился около трех часов ночи, тогда когда в местном магазине закончился коньяк, а нападавшие уже не двигались, так как были пьяны совершенно.
На следующий день, каким-то чудесным образом были починены все обрезанные провода на Лешиной машине, после чего он заметно повеселел.
Мой друг явно не скучал и не давал скучать другим.
Он опять пропал на некоторое время, а через пару недель зашел ко мне в гости. Я как раз разругался с очередной пассией и скучал, почитывая биографию Феликса Эдмундовича Дзержинского.
За столом разговор зашел о чекистах вообще и о Дзержинском в частности. Начали опять с репрессий, только на этот раз уже среди работников НКВД.
— Эти совсем нюх потеряли. Творили много непотребства, а туда народу столько лишнего затесалось еще с революции, что и подумать страшно.
— То есть была все же «кровавая гэбня»? — задал я вопрос.
— Почему не было? И там тоже были свои перегибы. Или ты думаешь, их просто так под корень извели — чекистов «старых»?
Я заинтересовано посмотрел на своего друга.
— Я тебя вообще перестал понимать, Леша.
Леха расхохотался.
— У нас вся страна тогда была на одном громадном перегибе. За то, что она не переломилась надо тем людям, которые тогда управляли, спасибо сказать, а не грязью их поливать. Вдумчиво и аккуратно к оценкам подходить, а не так как у нас принято. Такая же ситуация и с чекистами. Представь себе, что в течение многих лет многие из этих людей чувствовали себя почти богами. Расстреливали без суда и следствия за саботаж и контрреволюцию, право на это имели и пользовались им. Люди — слабые существа. Как тут не зазвездить? Если бы Феликс Эдмундович действительно железной хваткой не держал свое детище за горло, еще бы и не такое могло бы быть.
— Так было или нет? Давай конкретно, — я взял на вооружение излюбленный прием моего друга. Леха с уважением на меня посмотрел, хлопнул по плечу.
— Молодец, Иван. Растешь. Это хорошо, — он некоторое время подумал. — Ты знаешь, не могу тебе ответить с определенностью на этот вопрос. Могу сказать только раздельно, за себя и за других людей. Единой позиции у меня нет. Говорить о том, что кто-то один в этом вопросе прав — глупость. Скорее — слишком многие неправы. Причина всего одна — каждый смотрит со своей колокольни, отрицая тот факт, что этих колоколен несколько. Договариваться не хотят, а уже давно пора. Слишком много здесь всяких «но». — Он еще какое-то время помолчал, выпил. — Скажу так. Для меня лично, репрессий не было. Была борьба молодого государства за выживание. Для того человека, у которого по доносу отец попал в лагеря, репрессии, несомненно, были. Но только люди почему-то забывают, что доносы эти писали их же соседи, чтобы жилую площадь освободить для себя, или подчиненные, чтобы повыше взлететь. И так далее. Огульно обвинять во всем Сталина или Берию, как у нас любят — бред. Сами же поднимали руки на собраниях и подписывались под смертными приговорами. Письма писали с требованиями — расстрелять, уничтожить, стереть в порошок. А теперь нашли крайних и рады этому. Только забыли, что мертвые сраму не имут. Если подходить с этой стороны, то точно такие же репрессии были и по всей Европе в свое время. Единственно верную, как мне кажется точку зрения, я слышал от своей покойной бабушки. Моего прадеда умудрились раскулачить аж два раза. Одаренный был мужик, видимо. Не каждый так сможет, но вот бабушка моя, его дочь, никого не винила за это никогда. Говорила, что время такое было и надо так было. Наверное, она и права. И я так считаю. Мы сидим по теплым кухням и сортирам, которые в большинстве своем, мы получили от того государства или купленным на уворованные, в большинстве своем, у того же государства деньги, и видим только то, что хотим видеть. Растащили по углам и хаем, не понимая простой вещи, что пора уже переставать молоть языком и начинать заниматься делом. Страна кухонь, — Леха выругался и махнул рукой. — Все замазаны, а пытаются доказать, что они не такие, а «на рубль двадцать дороже». Ты же сам на пионерских и комсомольских собраниях руку послушно поднимал. Разве не так?
Леха обратился ко мне. У него была одна странная привычка. Когда он кому-то что-то важное говорил или очень внимательно слушал, он пристально смотрел в глаза человеку. Очень спокойно и почти не мигая. Создавалось впечатление, что он, в случае твоего неверного ответа или движения, бросится и оторвет голову. Взгляд очень пронизывающий и вызывающий пренеприятнейшие ощущения. Вот именно так он и смотрел сейчас на меня. Врать было совершенно невозможно.
— Так. Поднимал. Так и все поднимали.
— Правильный ответ, — Леха отвел свой змеиный взгляд. — И я поднимал. И я верил, как и все в «Светлое будущее коммунизма». Так-то вот. А сейчас те, кто, так же как и мы поднимал руки на собраниях, кричат, что все это неправда и они не такие, что их заставляли. Врут сами себе и делают вид, что это не так. Основной аргумент — все так делали. А твоя голова, где была? В жопе? А сейчас вдруг внезапно на место вернулась и начала думать? Бред.
Вся разница в том, что я честно признаю то, что поднимал руку сам, а те, кто кричат про «свободу и демократию» — нет.
Как можно слушать людей, которые себе врут и еще при этом пытаются учить других, как жить?
Я разве не прав, Вань?
Молчали мы долго. Леха пил, а я прихлебывал чай и раздумывал над его словами.
— Ты, правда, считаешь, что ты прав? — наконец спросил я его. Он опрокинул еще одну стопку.
— А это совершенно не важно, друг мой, прав я или нет. Важно другое. Голову пора включать, выключать стадный инстинкт и начинать думать, а мы до сих пор лозунгами разговариваем.
Тема была очень скользкая, и я решил вернуться к тому, с чего мы собственно и начали.
— А вообще старые большевики тебе как? Неужели никого нормального там не было?
Леха с интересом посмотрел на меня, после чего улыбнулся.
— Конечно, были. Не все же они поголовно уроды. Ты специально от темы ушел?
Обманывать его не было никакого смысла, поэтому я ответил честно.
— Специально. А что?
— Молодец. Так и нужно. Я же тоже от темы ушел про «кровавую гэбню» и свел все к мнению своей бабушки покойной. Ты этого не заметил?
— Точно. А зачем?
— По той причине, что свою голову в чужую не вложишь, а спорить на эту тему бесполезно. Если не хочешь в будущем портить отношения с людьми из-за подобной херни, переключайся всегда с этих тем. Что с политических, что религиозных. Ничего хорошего не будет. Будь умнее, — Леха задумался ненадолго. Он вообще предпочитал сначала подумать, а потом говорить. Иногда я замечал, что он предпочитает молчать даже в том случае, когда точно знает ответ. — Но тебе я расскажу, что думаю про чекистов. С чекистами, Ваня, вообще ситуация достаточно сложная. Действительно они почувствовали после 1917 года вкус крови и безнаказанность. Отсюда и корни всех их проблем, которые вылились в «чистки». У них, чекистов, долго не было никакого противовеса, как например, сейчас в виде МВД. Много они чего наворотили. И злоупотребления, и крышевание нэпманов, и наркотики.