Я была благодарна Гретель за то, что она взяла меня за руку на первой прогулке по поверхности. Дыхание — возможно, одно из самых недооцененных удовольствий в жизни. Вы замечаете, что дышите, когда что-либо пахнет приятно, проклинаете дыхание, когда что-либо воняет, но в остальное время просто не думаете о нём. Оно так же естественно, как… вы видите? Чтобы по-настоящему оценить его, попробуйте зажать себе рот и нос минуты на три или даже дольше — так долго, сколько понадобится, чтобы вы оказались на грани обморока. И, обещаю вам, первый вдох, который вернёт вас к жизни с порога смерти, будет сладчайшим из всего, что вы когда-либо испытывали.
А теперь попробуйте не дышать полчаса.
Предполагалось, что кислорода в моём новом лёгком хватит именно на такой срок, плюс-минус пять или семь минут.
— Считай, что оно на полчаса, — посоветовал Аладдин, когда устанавливал мне его. — Так лучше для твоей же безопасности.
— Я скорее буду думать, что оно минут на пятнадцать, — возразила я, — а может, и вовсе на пять.
Я сидела у него в клинике с разверстой левой стороной грудной клетки. Отвратительная серая масса, которая раньше была моим левым лёгким, лежала в тазике на столе, будто товар дня в мясной лавке.
— Не разговаривай, — предупредил Аладдин, — потерпи, пока я не отлажу работу дыхательной системы, — и вытер капельку крови с уголка моего рта.
— …или на одну, — упрямо договорила я.
Он взял новое лёгкое — блестящую металлическую штуковину в форме лёгкого, с несколькими свисающими трубками, — и принялся закреплять его в грудной клетке. Процесс сопровождался хлюпаньем и звуками, похожими на сосание. Ненавижу операции!
Я было приняла своё лёгкое за новейшее изобретение, но когда навела справки о технологиях, связанных с вакуумом, выяснила, что революционной в нём была лишь часть. Всё остальное — скомпоновано из давних отвергнутых изобретений.
Хайнлайновцы были не первыми, кто работал над проблемой приспособления человеческого тела к лунной поверхности. Они всего лишь первыми нашли более-менее практичное решение. Большую часть искусственного лёгкого, которое Аладдин мне имплантировал, занимал резервуар со сжатым кислородом. Остальная часть представляла собой блок сопряжения, позволявший выпускать кислород прямо мне в кровь и одновременно очищать её от углекислого газа. Некоторые другие имплантаты служили для выпуска газа через специальные отверстия в коже и тем самым для отведения тепла. Ни одно устройство не было новым; эксперименты с большей частью из них проводились ещё в пятидесятом году.
Но в пятидесятом году, так сказать, время расцвета железных дорог ещё не пришло. Система была непрактичной. Для защиты от жары и холода всё ещё требовалась одежда, а система должна была защищать и от того, и от другого — от крайностей, никогда не совпадавших на Земле, — плюс ещё ограждать кожу от действия вакуума, стравливать избыточное тепло и отвечать длинному списку других требований. Купить такие костюмы было можно; за последний год я купила их два. Разумеется, они стали намного совершеннее саркофагов, в которые упаковывались первые исследователи космоса, но работали по тем же принципам. И притом лучше, чем пересаженное лёгкое. Если в конце концов всё равно нужно надевать скафандр, какая польза от тридцатиминутного запаса воздуха на месте лёгкого? Чем дольше вы собираетесь пробыть на поверхности, тем больший запас воздуха вам придётся нести в рюкзаке на спине, совсем как когда-то Нилу Армстронгу.
Для долгого пребывания снаружи хайнлайновцы тоже берут внешние резервуары. Но проблему скафандра они решили: попросту отключают его, когда не пользуются им.
Полагаю, решили они и психологическую проблему, связанную с новым скафандром: как подавить панический рефлекс, возникающий, когда не дышишь нормально слишком долго. Но подозреваю и то, что ответ такой же, какой дают детям на первых уроках плавания: тренируйся почаще и подольше, и перестанешь бояться.
Я натренировалась выдерживать без дыхания пятнадцать минут, но всё ещё испытывала страх. Сердце колотилось как бешеное, ладони вспотели. Или это у Гретель потная рука?