Но теперь ГК сам вмешивался в мою жизнь. Он вмешался уже дважды. И я помимо воли принялся гадать, что у него на уме. В прошлом мне крайне редко приходилось заниматься этим.
— Похоже, я сотворил большую глупость, — запустил я пробный шар.
— Возможно, мне следует позвонить Уолтеру и попросить уничтожить передовицу.
— Ладно! Стало быть, это уже не новость. То, что у меня кое-что на уме.
— Я надеялся, что тебе захочется это обсудить.
— Быть может, сначала нам следует обсудить то, что ты сказал до этого.
— Ты о тех предполагаемых страданиях, которые ты претерпел бы, если бы получил такие травмы году, скажем, в 1950-м?
— Я о твоем заявлении, что я предпочел бы умереть.
— Это было всего лишь предположение. Основанное на моих наблюдениях за тем, как плохо современный человек подготовлен к испытанию болью, поскольку никто из вас ни разу в жизни не ощущал ее достаточно долго. Я заметил, что и люди Старой Земли, для которых боль не была шокирующей новостью, часто предпочитали смерть страданиям. Из чего я и заключил, что сегодня мало кто стал бы так цепляться за жизнь, если бы она превратилась в нескончаемую череду неослабевающих мук.
— Так что это был просто общий вывод из отвлеченных соображений.
— Естественно.
Я не поверил ему, но говорить об этом вслух не было смысла. ГК все равно все выяснит своими методами и в свое время. Я молча следил, как ползли по экрану прибора синие линии, и ждал.
— Я смотрю, ты не делаешь никаких заметок о новом жизненном опыте. На самом деле ты вообще последнее время крайне редко что-либо записываешь на память, — заметил ГК.
— Так ты следишь за мной, не правда ли?
— Только когда мне больше нечем заняться.
— Как ты и сам наверняка знаешь, я не делаю заметок из-за того, что у меня сломался рукопис. И не починил я его до сих пор лишь потому, что единственный парень, который сейчас в них разбирается, так перегружен заказами, что, по его словам, до моего рукописа у него руки дойдут не раньше августа. Если только он не бросит свое занятие и не займется починкой штыревых антенн.
— На самом деле, он не единственный, — сообщил ГК. — Еще есть женщина, которая чинит рукописы. В Пенсильвании.
— Кроме шуток? Приятно видеть, что жизненно важный навык не сгинет без следа.
— Мы стараемся сохранять и поощрять любые навыки, какими бы непрактичными и бесполезными они ни были.
— Уверен, внуки будут благодарны нам за это.
— Чем ты теперь пользуешься, когда пишешь статьи?
— Двумя способами. Первый — беру брусок мягкой глины и острой палочкой выдавливаю на нем кучу треугольничков в самых различных сочетаниях. Затем отправляю глину на обжиг в печь — и через четыре-пять часов у меня готов вполне удобочитаемый оригинал. Я все думаю, как бы назвать этот процесс.
— Клинопись подойдет?
— Ты имеешь в виду, для человечества это не новость? Ну ладно. Когда глина меня утомляет, я достаю древний молоток и зубило и высекаю свои бессмертные литературные творения в камне. Это избавляет меня от необходимости таскать Уолтеру в офис смешные бумажонки: я просто кидаю статьи через всю редакцию прямо ему в окно.
— Так что мне не следует думать, будто бы ты согласишься еще раз попробовать Прямой Интерфейс.
О чем это он и, главное, к чему?..
— Уже пробовал, — буркнул я. — Не понравилось.
— Но это было больше тридцати лет назад, — напомнил ГК. — С тех пор он несколько усовершенствовался.
— Послушай, — раздраженно и нетерпеливо бросил я. — У тебя кое-что на уме. Так скажи об этом прямо, вместо того чтобы увиваться вокруг да около и осыпать меня экивоками!
На мгновение ГК замолчал. Это мгновение затянулось и грозило обернуться долгим молчанием, так что пришлось мне предположить:
— Тебе для чего-то нужно, чтобы я согласился на Прямой Интерфейс.
— Думаю, это может пойти на пользу.
— Тебе или мне?
— Нам обоим. То, что я собираюсь тебе продемонстрировать, может оказать определенное целебное воздействие.
— Думаешь, я в этом нуждаюсь?