ГК промолчал, и я рассмеялся:
— Скажи мне начистоту. Ты создаешь картинки плотоядных и внушаешь чувство голода. Полагаю, когда боязнь одних уравновешивает страх перед другим, когда этих бедных тупых зверюг одинаково пугают обе жуткие альтернативы — по твоим словам, дай-ка припомню… именно тогда и подписывается контракт, верно? Так какая же цифра, по твоим догадкам, окажется в точке равновесия?
— Девяносто туш, — изрек ГК.
— Дело закрыто.
— Ты изложил свою точку зрения. Но на самом деле я еще и передаю чувства животных их представителям-людям. Они чувствуют страх и по нему могут судить так же хорошо, как я, когда равновесие достигнуто.
— Говори, что хочешь. А я все равно убежден, что этот рогатый тип мог бы, не вылезая из теплой постельки, подписать контракт на девяносто убийств и сэкономить уйму сил. Этому вилорого-головому следовало бы подыскать себе какое-нибудь полезное занятие. Возможно, поработать садовником в прическе Дэвида.
— Этот человек с рогами, — спокойно ответил ГК, — на самом деле страдает слабоумием, и я бессилен излечить его болезнь. Он не может ни читать, ни писать, он не подходит ни для одной нормальной работы. А нам всем, Хилди, нужно чем-нибудь заниматься в этом мире. Без труда, приносящего удовлетворение, жизнь может показаться бессмысленной.
Его слова заставили меня замолчать и призадуматься. Мне ли не знать, какой бессмысленной может казаться жизнь…
— А животных он и вправду очень любит, — добавил ГК. — Ему больно думать, что хоть одно из них умрет. Я не должен был ничего этого говорить тебе, поскольку мне запрещается рассуждать о плохих или хороших качествах граждан-людей. Но, ввиду наших недавних взаимоотношений, я подумал… — он сознательно не договорил.
Достаточно было и того, что уже сказано.
— А как насчет смерти? — спросил я. — Ты упомянул голод и картинку хищника. Думаю, ты получил бы более острую реакцию, если бы заставил динозавров мысленно увидеть, как они умрут на самом деле.
— Гораздо более острую, чем тебе бы хотелось. Хищники и голод подразумевают смерть, но внушают меньше страха, чем настоящая смерть. Эти переговоры — крайне щекотливое дело. Я неоднократно пытался уговорить Калли проводить их в офисе. Но она говорит, что, раз "салатоголовый" не боится совещаться посреди стада, то ей и подавно не страшно. Нет, образ смерти — это как ядерное оружие в отношениях между хищником и жертвой. Обычно о нем вспоминают в преддверии попытки развала профсоюза или объявления бойкота.
— Или перед чем-нибудь еще более серьезным.
— Я так полагаю. Разумеется, доказательств у меня нет.
Я задумался, так ли это. Возможно, ГК был со мной искренен, когда говорил, что подглядывает за частной жизнью людей — или заглядывает в их умы — только при таких необычных обстоятельствах, в которых оказался я. Само собой, я больше не сомневался, что он с легкостью мог бы узнать о любой противозаконной деятельности, такой, как саботаж или избиение, подстроенное с помощью банды наемных головорезов — последних освященных веками средств борьбы трудящихся и управленцев, которые в наши дни сделались даже более модными, чем раньше, особенно у радикальных группировок наподобие землистов, которые, по большому счету, не могли призвать "членов" своей партии к забастовке. Что может сделать динозавр? Отказаться от еды? ГК наверняка мог заглянуть в места, где собираются бомбы, или, если сочтет нужным, предугадать намерения террориста, сняв показания со своих вездесущих межклеточных машин. Каждый год представители правопорядка призывали как раз к тому, чтобы доверить ему подобные полномочия. В конце концов, ГК и так служит нам очень добрым пастырем, не правда ли? Кому и когда он причинил зло, кроме тех, кто заслуживал наказания? Мы могли бы за одну ночь покончить с преступностью, если бы только сняли с ГК сковывающие его ограничения.