Мужчина посмотрел на нее с несчастным видом.
— Ну, если говорить откровенно, раньше голосовали, а теперь уже не голосуем. Но ведь это не преступление, верно?
— Нет.
Мужчина пожал плечами.
— Зачем голосовать, — сказал он. — Все равно никто ничего не понимает.
Йенсен закрыл записную книжку.
— Итак, вы сами никаких беспорядков не замечали?
— Нет, я только слышал, что говорили другие.
— А о чем они говорили?
— Что многим социалисты стали поперек горла. Участников демонстрации избили.
— Когда это случилось?
— Во время одной из демонстраций, наверно. И поделом.
Йенсен положил в карман блокнот и ручку.
— Вы не знаете, кто разбил витрину в магазине напротив?
— Знаю. Те, кто приезжал за детьми. Они вошли в магазин и погрузили в автобус массу разных вещей и продуктов.
Мальчик пробормотал что-то непонятное. Женщина попыталась его унять.
— Что он хочет? — спросил Йенсен.
— Он спрашивает, есть ли у дяди полицейского «бах-бах», — покраснела женщина. — Он имеет в виду пистолет.
— Нет, у меня нет пистолета.
Йенсон посмотрел на открытый пакет с конфетами, который мальчик по-прежнему держал в руке, и строго сказал:
— Когда положение нормализуется, не забудьте заплатить за конфеты.
Мужчина кивнул.
— Иначе у вас могут быть неприятности.
С этими словами Йенсен направился к двери. Женщина последовала за ним и неуверенно спросила:
— А когда положение нормализуется?
— Этого я не знаю. Пожалуй, вам лучше пока не выходить на улицу. До свидания.
Они промолчали.
Комиссар Йенсен вышел на лестницу и осторожно прикрыл за собой дверь.
15
По дороге к шестнадцатому полицейскому участку ему не встретилось ничего заслуживающего внимания. Улицы в центре города опустели, сам центр словно вымер. Магазины были закрыты, на дверях висели замки; не работали и сверкающие хромом столовые, где раньше частный синдикат общественного питания по контракту с Министерством здравоохранения продавал основанные на научном принципе, но малосъедобные стандартные блюда. Единственно, в чем выражалась забота и внимание к потребителю, были названия столовых: почти все они назывались "Кулинарным раем", но встречались и такие названия, как "Лакомый кусочек", "Мечта повара", "Ешь и наслаждайся" и так далее. В витринах лежали пластмассовые муляжи, повсюду — и в витринах, и в самих помещениях — висели плакаты, распространяемые Министерством здравоохранения и синдикатом. В основном это были напоминания вроде: "Хорошенько пережевывай пищу, но не занимай места напрасно. Тебя ждут другие". В этих призывах были отражены интересы обеих сторон. Во время болезни Йенсен редко посещал подобные заведения. Но он знал, что пища для этих столовых готовилась централизованно и упаковывалась по порциям. Несколько лет назад рационализация зашла столь далеко, что во всех столовых и ресторанах синдиката ежедневно продавали только одно блюдо, и это считалось прогрессом, ибо вело к значительной экономии, другими словами, росту прибылей. Стандартные блюда, предназначенные для массового потребления, составлялись экспертами Министерства здравоохранения. Типичный обед состоял из трех ломтиков холодного мясного фарша, двух печеных луковиц, пяти вареных картофелин, листика салата, половинки помидора, трети литра пастеризованного молока, густого мучного соуса, порции витаминизированного маргарина, кусочка плавленого сыра, кружки черного кофе и пирожного. На следующий день продавали то же самое, только мясо заменяли рыбой. Пища подавалась в гигиенических пластмассовых пакетах. Постепенно гигантский синдикат поглотил все остальные предприятия общественного питания.
Специалисты, занимающиеся вопросами общественной солидарности, уже давно пришли к выводу, что, если сотни тысяч людей изо дня в день в одно и то же время едят одну и ту же пищу, у них вырабатывается чувство солидарности и уверенности в будущем. Владельцы общественно необходимых предприятий жили за границей, у южных морей. Время от времени в журналах появлялись посвященные им репортажи и фотографии. И тогда читатели получали возможность увидеть их — на яхтах или на фоне белоснежных мраморных балюстрад с пальмами и песчаными пляжами на заднем плане.
То тут, то там Йенсену попадались автомобили, а на оживленных некогда перекрестках стояли, как и на аэродроме, покинутые танки и бронетранспортеры. Кое-где в зданиях были разбиты стекла, а стены, как оспой, испещрены следами пуль. Но разрушений или серьезных повреждений нигде не было видно. Йенсен также не заметил ни трупов, ни живых людей. Навстречу ему не попалось ни одной санитарной или какой-либо другой машины, и только когда он проезжал мимо здания муниципалитета, по шоссе Д° 7 проследовала колонна грузовиков с грузом, покрытым брезентом. Судя по всему, она направлялась к Центральному налоговому управлению. Колонну никто не сопровождал.
Минут через пятнадцать Йенсен подъехал к зданию шестнадцатого полицейского участка. Свернул в ворота и увидел свой служебный автомобиль на отведенном для комиссара месте, хотя он и не был поставлен так аккуратно, как это привык делать сам Йенсен. Он заметил, что дверцы не заперты и ключ зажигания вставлен в замок. Йенсен покачал головой. Он всегда считал, что начальник гражданских патрулей небрежен в своих действиях. Его рапорты также оставляли желать много лучшего; чаще всего им недоставало точности, они были переполнены второстепенными деталями. Йенсену никогда не пришло бы в голову рекомендовать начальника гражданских патрулей на более ответственный пост.
Двери полицейского участка также оказались открытыми. Просторное помещение для патрульных на первом этаже было пусто, и ничто не указывало на то, что в здании вообще были люди, живые или мертвые. Йенсен осмотрелся и неторопливо направился по винтовой лестнице к своему служебному кабинету. Войдя в знакомую комнату, он снял плащ, аккуратно повесил его на вешалку и впервые за три месяца сел за свой письменный стол. Посмотрел на электрические стенные часы. Они стояли, впервые за пятнадцать лет.
При виде беспорядка, царившего на столе, Йенсен почувствовал раздражение. Ручки и бумаги были разбросаны как попало. Он выдвинул ящики стола и увидел, что и там картина не лучше. Йенсену понадобилось не менее четверти часа, чтобы хоть немного прибраться. После этого он подошел к сейфу, достал дневник, который обязан был вести его заместитель, положил толстую тетрадь в картонном переплете на стол и начал читать. Он раскрыл дневник в том месте, где в свое время сделал последнюю запись:
10.00. ПЕРЕДАЛ КОМАНДОВАНИЕ.
Ниже почерком его заместителя было написано:
39 ЧЕЛОВЕК ИЗ 43 АРЕСТОВАНЫ. ГРАЖДАНСКИЙ ИЗ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ ЗАБРАЛ ИХ ДЛЯ ДОПРОСА. ПО-ВИДИМОМУ, ЙЕНСЕН ЧТО-ТО НАПУТАЛ. ПРАВДА, ОН БОЛЕН.
Запись, типичная для человека, не умеющего четко выражать свои мысли. Йенсен поморщился — не из-за невежливого замечания, а скорее из-за неясных и неточных выражений.
Он продолжал читать. В течение следующей недели записи касались только количества задержанных пьяниц и процента «неожиданных» смертей. Например:
48 НАРУШИТЕЛЕЙ ЗАКОНА О ПОТРЕБЛЕНИИ СПИРТНЫХ НАПИТКОВ ЗА ВЕЧЕР. ДВОЕ ИЗ НИХ ПОКОНЧИЛИ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ.
Очевидно, заместитель и сам заметил неудачную формулировку, так как он вычеркнул слова "покончили жизнь самоубийством" и написал:
НЕОЖИДАННО СКОНЧАЛИСЬ ПРИ АРЕСТЕ.
Еще через день:
ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПРИСЛАЛИ НОВОГО ВРАЧА. НЕПРИЯТНО.
Йенсен просмотрел еще несколько страниц и наткнулся на совершенно неуместную запись:
СЕГОДНЯ ПРИБЫЛ НОВЫЙ ВРАЧ. УЗНАЛ, ЧТО ЙЕНСЕН УМИРАЕТ И ЧТО КРЕМАЦИЯ СОСТОИТСЯ НА МЕСТЕ. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ ЦЕНТРАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ СЧИТАЕТ, ЧТО ПЕРЕВОЗИТЬ ТЕЛО СЮДА НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО. СОБИРАЮТ ДЕНЬГИ НА КРАСИВЫЙ ПЛАСТМАССОВЫЙ ВЕНОК — ВЫГЛЯДИТ КАК НАТУРАЛЬНЫЙ.
Запись, сделанная в субботу 21 сентября, резко отличалась от предыдущих: