— Да, теперь уже нет. Но несколько недель назад она существовала. А теперь мне нужно идти.
Он взглянул на часы.
— Я вернусь к семи вечера.
— Еще один вопрос, — сказал Йенсен.
— Слушаю.
— В восьмой камере лежит мертвая женщина. Вам следовало бы взглянуть на нее.
— Пожалуй.
Они спустились в подвал. Пьянчужка спал, дрожа под двумя одеялами.
— А что делает здесь этот бедняга? — спросил врач.
— Алкоголик, по третьему разу.
— Почему бы вам не дать ему бутылку водки из конфискованного запаса?
— Это против правил.
— Правил больше не существует. А человек мерзнет.
Они подошли к камере, где лежала мертвая женщина, открыли дверь со стальной решеткой и вошли внутрь. Полицейский врач бегло осмотрел ее, затем провел пальцем по коже живота.
— Эпидемия? — спросил Йенсен.
— Да. Она жертва эпидемии. Смотрите, у нее почти прозрачная кожа. Половые органы неестественно увеличены. Очевидно, последние дни были для нее очень необычными.
— Как называется эта болезнь?
— Этого я не знаю.
Он на мгновение замолчал, затем добавил:
— Ее открыли совсем недавно.
— От нее можно вылечить?
— Нет. Если бы перед самой смертью у этой женщины взяли кровь, ее кровь была бы густой, как сливки.
— И не существует никакой вакцины?
— Никакой.
— А вы не боитесь заразиться?
— Нет.
Полицейский врач внимательно посмотрел на Йенсена.
— Эта болезнь незаразна, — сказал он.
18
Человек на диване зашевелился и открыл глаза. С того момента, как полицейский врач сел в джип и уехал, прошло тридцать пять минут. Йенсен придвинул стул поближе и поймал вопрошающий взгляд больного.
— Вы находитесь в здании шестнадцатого полицейского участка. Меня зовут Йенсен.
Он поднял руку к грудному карману за полицейским значком, но так и не достал его. Вместо этого спросил:
— Хотите пить?
Больной кивнул и провел языком по губам.
— Да, спасибо.
Его голос оказался на удивление молодым и звонким.
— Ваш друг оставил вас здесь, со мной. Он скоро вернется. Вам больно?
Мужчина покачал головой. Йенсен открыл одну из принесенных бутылок лимонада и налил его в пластмассовый стакан. Мужчина дрожащими руками взял стакан и с жадностью начал пить.
— Вы всегда были инвалидом?
— Что? А, вы имеете в виду мои ноги. Нет, недавно.
— Как недавно?
— Точно не знаю. Какой сегодня день?
— Сегодня среда, 4 декабря.
— Ага. Здесь холодно.
Йенсен накрыл его еще одним одеялом.
— Так лучше?
— Да, спасибо. О чем вы меня спрашивали?
— Что с вами произошло?
— Это длинная история. Вы не хуже меня знаете, что случилось.
— Нет, я не знаю.
Больной испытующе посмотрел на Йенсена.
— Кто вы такой?
Йенсен достал свой служебный значок.
— Йенсен. Полицейский комиссар шестнадцатого участка.
— Ненавижу полицию.
— Почему?
— И вы еще спрашиваете. Что вы намерены со мной сделать?
— Ничего. Присмотрю за вами, пока не вернется ваш друг.
Мужчина, казалось, все еще не пришел в себя.
— Четвертое декабря, — прошептал он. — Значит, прошло уже больше месяца.
— После чего?
— После 2 ноября.
— А что было 2 ноября?
— Разве вы не помните? Вы что, спятили?
— Я был в отъезде. Вернулся только вчера.
— Не верю. Вы пытаетесь меня обмануть.
Мужчина отвернулся к стене.
— Зачем мне обманывать вас? — спросил Йенсен.
Больной не ответил, и Йенсен не настаивал. На улице дождь перешел в снегопад. Большие мокрые хлопья залепили окно. Через некоторое время мужчина произнес:
— Конечно, вы правы. Зачем вам меня обманывать?
Снова наступила тишина.
— Что вы хотите узнать?
— Я пытаюсь выяснить, что здесь произошло.
— Я знаю только то, что произошло лично со мной.
После короткой паузы он добавил:
— И с людьми, которых я знаю.
Несколько секунд Йенсен молчал. Затем спросил:
— Вы знаете полицейского врача шестнадцатого участка?
— Да.
— Давно?
— Несколько лет. Лет пять-шесть.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с ним?
— Мы были членами одного клуба. Или союза, если хотите.
— Какого союза?
— Политического союза нашего района
— Коммунистическая организация?
— Скорее социалистическая. По крайней мере так мы себя называли.
Мужчина повернул голову.
— Это не запрещается законом, — сказал он внезапно. — Политические клубы не запрещаются законом.
— Я знаю.
— Демонстрации также разрешены законом.
— Конечно. Разве кто-нибудь утверждает обратное?
— Нет. Но тем не менее…
Он запнулся и посмотрел в глаза Йенсену.
— Вы в самом деле не принимали участия в событиях 2 ноября?
— Не принимал. Чем вы занимались в этом своем политическом союзе?
— Обсуждали различные вопросы.
— И к какому же выводу пришли?
— Мы пришли к выводу, что существующая в нашей стране общественная система ни к черту не годятся. Ее нужно уничтожить.
— Почему?
— Потому что так называемое государство "всеобщего взаимопонимания" всегда было не чем иным, как блефом. Оно было создано только потому, что прежнее социалистическое движение потеряло контроль над рабочим классом и трудящимися. И тогда социал-демократы продали своих избирателей, целиком и полностью, буржуазии. Они вошли в эту великую коалицию, иначе называемую всеобщим взаимопониманием, только для того, чтобы сохранить власть в руках горстки людей. Они предали социализм, изменили программу собственной партии и отдали страну на милость империализма и частного капитала.
— Вы вряд ли помните это время, — осторожно заметил Йенсен. — Сколько вам лет?
— Тридцать. Но я изучал эти вопросы долго и основательно. Для того чтобы не допустить торжества социализма в нашей стране, социал-демократическая партия и руководство профсоюзами предали своп идеологические принципы. Тогдашние лидеры столько времени находились у власти, что они уже не могли заставить себя расстаться с ней. А кроме того, они узнали, что можно управлять рабочим движением с помощью буржуазно-плутократических методов с целью извлечения экономических выгод для себя, для избранных. Основной принцип нашего так называемого "всеобщего взаимопонимания" состоит в том, что все должно оправдывать себя экономически. Именно поэтому и была создана эта видимость народного правительства, а его подлинная сущность скрыта за дымовой завесой стандартных фраз о росте благосостояния, взаимопонимания и уверенности в завтрашнем дне, за непрерывными заверениями, что жизнь с каждым днем становится все лучше.
— Она действительно становилась лучше, — заметил Йенсен.
— Да, в материальном отношении и к тому же временно. Человек был обеспечен физически, но ограблен духовно. Политика и общество стали для него чем-то абстрактным, что не имеет к нему никакого отношения. И для того чтобы убедить в этом людей, на них с помощью газет, радио и телевидения лили непрерывный поток лжи, прошедший к тому же сквозь сито цензуры. Дело дошло до того, что почти весь народ потерял человеческий облик; люди только и знали, что у них есть автомобиль, квартира, телевизор. И они были глубоко несчастны. Многие предпочитали покончить жизнь самоубийством или жить в беспробудном пьянстве, чем продолжать так жить и работать.
— По-вашему, вы тоже потеряли человеческий облик?
— Я сказал — почти весь народ. Оставались группы политически сознательных людей, число которых, после того как однажды их влияние почти совсем упало, снова начало расти. Люди стали понимать: то, что так называемые теоретики государства "всеобщего взаимопонимания", называли "всеобщим благополучием" и "мирной революцией" является не чем иным, как преступной попыткой заставить народ поверить в полную бессмысленность существования. Просто удивительно, как этого не увидели еще много лет назад. Нужно было только оглянуться вокруг. Стало бессмысленно работать, бессмысленно учиться — разве что нескольким простым техническим приемам. Даже физиологическая сторона жизни, такая, как необходимость есть, любить, рожать детей, потеряла смысл.