— Он говорил о чем-нибудь еще?
— Он сказал, что произведенные аресты незаконны, и поэтому все арестованные по политическим причинам будут немедленно освобождены. И хотя лично он великолепно понимает, что действия полиции и общественности были продиктованы исключительно чувством справедливого негодования, избранные ими методы достойны осуждения.
— Дальше, прошу вас.
— Нам это выступление показалось подозрительным, но, как ни странно, все задержанные полицией, в тот же день были освобождены. Они рассказали, что их затолкали в огромное подземелье в здании Центрального налогового управления. Полиция и охрана обращались с ними как звери, а затем внезапно всех выпустили на свободу.
Он по-прежнему не отнимал рук от лица. Голос его звучал глухо, невыразительно.
— Через день появились новые правительственные сообщения. В них говорилось, что в стране с демократической системой правления каждый гражданин имеет право открыто выражать свои политические взгляды, не опасаясь репрессий; что выборы состоятся через две недели; что правительство "всеобщего взаимопонимания" приглашает всех социалистов принять участие в массовом митинге в субботу на той же неделе, то есть 2 ноября; что этот митинг явится заключительным этапом предвыборной кампании. В город будут вызваны воинские части, которые вместе с полицией будут отвечать за поддержание порядка. Гарантировалась полная физическая неприкосновенность всех участников.
Одновременно все социалистические и левые радикальные союзы получили письменные приглашения принять участие в митинге, который состоится на центральном городском стадионе. На митинге выступят представители правительства и всех заинтересованных общественных групп и организаций. Там же будет проведена широкая политическая дискуссия. Социалисты — участники митинга пройдут к стадиону по бульвару. Полиция и войска закроют бульвар для городского транспорта.
Йенсену послышалось, что с улицы доносятся какие-то звуки. Он попытался прервать рассказчика, но тот, казалось, этого не заметил.
— Уже в четверг к вечеру в город начали прибывать танки и вертолеты. Почти все социалистические союзы и организации решили участвовать в политической дискуссии. И мы усиленно готовились к митингу. Многие товарищи приехали из других городов. Пятница прошла спокойно. В ночь на субботу мы спали всего несколько часов в помещении союза — я, мой товарищ, его жена и еще несколько человек. Женщине становилось все хуже, она теряла над собой власть. Едва я заснул, как проснулся от того, что она…
Йенсен прислушался. Теперь до него уже отчетливо донесся шум приближающейся машины. Она еще не въехала во двор, как он понял, что это джип. Но рассказчик, видимо, был глух ко всему.
— Впрочем, это не имеет значения. Люди собрались к десяти утра и двинулись по бульвару точно в назначенное властями время, в одиннадцать часов. На этот раз демонстрация была мощная, участников раз в десять больше, чем обычно, — ведь впервые все левые организации выступили совместно. Вдоль всего пути на тротуарах стояли люди, но никто не кричал и не оскорблял нас. Между демонстрантами и зрителями выстроилась цепь солдат и полицейских. На улицах совсем не было транспорта, только полицейские машины и танки. Демонстрация медленно двигалась вперед. Кто-то запел. Песня нарушила тишину пасмурного дождливого дня. И внезапно, когда мы прошли полпути, они бросились на нас.
— Кто?
— Все. Солдаты, полицейские, люди, стоявшие на улице. Они открыли стрельбу и вопили как дикие звери. Сначала трудно было что-нибудь понять. Мне показалось, что стреляют в воздух, чтобы разогнать демонстрантов. Но вскоре я увидел, что стреляют не в воздух, а в нас, что нас расстреливают! Правительство заманило нас в гигантскую мышеловку. Вокруг падали и умирали люди. Дети гибли под ногами бегущих. Те, кто пытался вырваться из окружения, скользили в лужах крови и попадали под копыта лошадей. Это была бойня, страшная, чудовищная бойня!
Мы старались держаться вместе. Каким-то чудом нам удалось найти брешь в рядах полиции и мы проскользнули в переулок. Сзади раздавались стрельба и крики о помощи. Я оглянулся и увидел, что над крышами домов летит вертолет. Сидящие в нем люди обстреливали демонстрантов из пулемета. Мы прятались под виадуком, пока не стемнело, а затем прокрались к себе в убежище. Беспрерывно ревели сирены полицейских и санитарных машин, проносящихся по улицам. Мы остались в убежище. Это была единственная возможность уцелеть.
Вот что случилось 2 ноября — величайшая в мировой истории резня. Вы хотели об этом знать, я вам ответил.
— Расскажите, что последовало за этим.
— Мы остались в убежище. Сколько там пробыли — не помню. Затем жене товарища стало совсем плохо. У нее начался бред, она кричала, что все окутано красным туманом, задыхалась и все время пыталась сбросить с себя одежду. Когда стало ясно, что ей становится все хуже, мы решили отвезти ее в больницу. Бросили жребий, кому ехать с ней. Выпало мне. Муж помог вынести ее на улицу, я оттащил ее к ближайшему телефону и оттуда вызвал "Скорую помощь". Прошло немало времени, прежде чем прибыла санитарная машина. Врач не прикоснулся к больной. Он только сказал, что у нее заразная болезнь и она скоро умрет. Велел мне положить ее в машину и ехать вместе с ней в больницу, так как я, несомненно, тоже заразился и меня необходимо поместить в изолятор.
Он говорил все тем же безжизненным голосом и все так же не отрывал рук от лица.
— Врач не солгал. Она умерла в машине. В больнице врача заставили отправить тело прямо в Центральное налоговое управление. Меня сняли с машины и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом мне сделали укол, и я заснул. Проснувшись, я обнаружил, что все еще лежу на носилках, и двое санитаров — один очень высокий, другой маленький — несут меня по длиннющему белому коридору. Высокий шагал размашисто, маленький семенил за ним. Мне же показалось, будто они бегут. На ходу они все время переговаривались между собой. Я краем уха уловил несколько медицинских терминов, но для меня это был пустой звук. Когда же я увидел глаза санитаров, мне стало ясно, что это безумцы.
— Не торопитесь, — сказал Йенсен.
— Кажется, мне сделали еще укол. Очнувшись, я увидел, что лежу, завернутый в одеяло, на полу в огромной больничной палате. Ног у меня не было. Всюду валялись такие же калеки. Многие были мертвы. Живые кричали и стонали. В палате невыносимо пахло. Сквозь забытье я услышал, как кто-то сказал: "Этого я знаю". Надо мной склонился какой-то рыжеволосый мужчина. Я узнал его. Это был полицейский врач. Больше я ничего не помню. Окончательно я проснулся здесь, в этой комнате и тогда увидел вас.
Голос его прервался, и он замолчал.
Йенсен повернул голову и увидел рыжеволосого врача, который, прислонясь к двери, стоял на пороге.
— Это правда?
Врач предостерегающе поднял палец, достал шприц и прозрачную ампулу и подошел к дивану. Йенсен молча смотрел, как он впрыснул жидкость из ампулы. Мышцы больного расслабились, и он заснул.
Полицейский врач поправил одеяла и повернулся к Йенсену.
— О чем вы говорили?
— Это правда?
— Как вам сказать, — ответил врач. — И да и нет.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что все, что произошло с этим беднягой, было на самом деле, но он несколько вольно истолковывает факты.
22
Комиссар Йенсен сидел за письменным столом в своем кабинете. Он только что выключил магнитофон. Врач стоял у окна и смотрел на улицу.
— Я еще раз спрашиваю вас, правда ли то, о чем он рассказал?
— Правда, но весьма своеобразная.
— Расхождения большие?
— Значительные. О некоторых вещах вы и сами можете судить.
— Да, вы правы.