Марк молча принял шитый кошель, прикинул, с полсотни, не меньше, византийских золотых. Должно хватить, ещё и останется. Боярин, между тем продолжил:
– Коня я тебе дам. Ещё что потребуется?
– Меч добрый. Да его я сам закажу. Работа несложная, кузнец до утра управится.
Малюта согласно кивнул.
– Когда в путь?
Доспех нынче же куплю, подгоним с Петром… Думаю, за ночь. Отосплюсь, да в путь-дорогу.
«Золотой пояс» согласно кивнул. Затем вздохнул:
– Дай тебе Господь…
Марк едва заметно улыбнулся, заставив боярина вытаращить от изумления глаза – чтобы «камнеликий», как его прозвала любимая дочка, да себе позволил улыбнуться?!
– Главное, боярин, ты своё слово сдержи. А за мной не заржавеет.
Развернулся, не спрашивая позволения хозяйского, к выходу пошёл. Рассусоливать некогда, дел – по горло…
– Слово за слово, рыцарь.
Чуть задержался, услышав такое от хозяина, не оборачиваясь, кивнул, повторив:
– Слово за слово, боярин…
Быстро спустился по лестнице, спросив у застывшей на крыльце стряпухи:
– Где Пётр-кузнец?
Та словно проснулась, вздрогнула, с изумлением глядя на немца, затем, задрожав, ответила:
– На конюшне, с Прошкой телегу ладят…
Опять кивнул, так же едва заметно, поспешил в указанное место. Растворил прикрытую неплотно створку. С солнышка, хотя и позднего, вечернего, не сразу заметил стриженые под горшок головы, торчащие за старой телегой. Позвал:
– Пётр! Выходи, работу боярин повелел срочно сделать.
Крепкий мужичок в длинной, белёного холста рубахе выпрямился, так же изумлённо глядя на Марка:
– Никак, ты, немец, говорить научился?!
Мауберг махнул рукой:
– Пошли, времени нет!..
Оказавшись в кузне, бросил короткий взгляд на едва тлеющий горн:
– Меч нужен.
Кузнец задумчиво почесал затылок громадной пятернёй:
– А чего в оружейне не возьмёшь? Там этого добра…
Слав ухмыльнулся:
– Поди забыл, что каждый воин по своей руке оружие берёт?
– Так там на всякого разного…
– Смотри.
Подошёл к закопчённому листу, прикрывающему русскую печь, который принесли в починку, подобрал на полке гвоздь, несколькими твёрдыми взмахами изобразил привычную ему катану ниппонского образца.
– Сделаешь?
Пётр уставился на рисунок, как на Божье откровение:
– Энто что?!
– Меч.
– На персидский акинак похож. Али на татарскую саблю…
– Лезвие шириной в два пальца. Длиной…
На миг задумался, потом взглянул на кузнеца и едва не просиял:
– От плеча левого, до кончика указательного пальца правой руки, если в сторону вытянуть. Толщина в полногтя к обуху. Точить, править, с одной стороны. Боярин разрешил, если что, взять готовый клинок и перековать под меня. Понял?
Кузнец вначале кивнул, потом спохватился:
– Ежели что не так будет?
– Не переживай. Пока огонь в горне разожжёшь, пока меч подберёшь под перековку, я вернусь. Боярин по делам послал.
Пётр согласно кивнул, внимательно рассматривая небрежный рисунок, затем решительно двинулся к сложенным на широкой скамье заготовкам и недоделанному ещё оружию. Марк же вышел из кузни, уже не сомневаясь ни в чём, поскольку Пётр был отличным мастером, двинулся к воротам. Его ждал рынок и самое сложное – доспех. В принципе, его бы лучше заказать, да времени совсем нет. Сойдёт и добрая кольчуга с такими же штанами, повесить нагрудник, да котту… Впрочем, её девки дворовые сошьют. Чего там сложного, два полотна вместе мешком без дна сшить? Коня он своего возьмёт. Ну, как своего? Того, на котором охрану боярина служит. Добрый жеребец, недавно в силу полную вошёл, масти вороной. О! Не забыть покрывало на него, и копьё рыцарское со щитом. Тьфу!..
…Мощный вороной, словно осенняя ночь, жеребец под белой попоной с нашитыми на неё геральдическими грифонами легко нёс на своей спине закованного в железо всадника. Прямоугольный щит, слегка изогнутый, с тем же чёрным птицезверем, крашенное в чёрно-белую спираль рыцарское копьё с широкой чашкой упора, вставленное концом в специальную щель на седле. Позади неспешно двигающегося рыцаря, а никем другим воин на вороном коне не мог быть, скрипела гружёная телега под полотняным тентом, явно заморского образца, запряжённая каурым мерином, которого погонял одетый в лохмотья заросший туземец неопределённой нации. То ли эст, то ли лат, то ли кто из мери, или вообще, чудин неведомый. Вокруг расстилался сосновый бор, на удивление разросшийся на песчаной почве, посвистывали лесные птахи, изредка любопытный зверь высовывал осторожно свою мордочку из густого малинника или орешника, провожая взглядом пахнущего металлом невиданного чудовища. Верста за верстой ложились под подкованные шипастыми подковами копыта боевого жеребца. Марк, пожалуй, впервые за время пребывания в Старом Свете, был спокоен и по душе растекалась умиротворённость. Сейчас он, пусть и на короткое, относительно, разумеется, время, вновь воин. Не воздухолётчик, естественно, поскольку неведомо ему, лишь одним Богам, когда вновь он вознесётся на хитроумной махине в бескрайние небеса, но всё же воин. И дело он исполняет своей волей, воинское дело. Да, мог промолчать, мог отказаться. Только вот не стал разбивать надежду боярину Малюте. Тот хоть и строг был, да Распятому поклонялся, но зря не кричал и не наказывал. Суров был Иванов, но справедлив всё же. Не отнять этого у «золотого пояса». Да и в торговле так же честен был. Свою резану не упускал, вестимо, но обманом дела не вёл, жульничеством гривны да куны не зарабатывал. Так что Марк Иванову верил. В том, что отпустит его боярин на волю, коли спасёт воин семью боярскую, не сомневался. Лишь бы, как говорится, свезло им. Возницу Мауберг сам выбирал. На рынке рабском. Не погнушался. Выбирал такого, что лишнего слова не скажет, трепать налево и направо своим языком не будет. А почему раба? Так вольный свою голову в петлю совать не станет, а рабу деваться некуда. Хотя Марк себе слово дал – коли выберутся от тевтонов живыми и волю получит, отпустит этого страховидного холопа на свободу. Хотя вслух тому и не сказал ничего. Истинной Троицей поклялся Великому Небу…