Но он оттолкнул в сторону тех, кто пытался ему помочь, и обратил к танку свой пылающий взор.
— Егерь Саломэки! — взревел он.
В ответ ни звука. Вуорела рявкнул на столпившихся кругом него офицеров:
— Откройте люк! Приведите этого… солдата… сюда!
Офицеры взобрались на танк, но люк не поддавался их усилиям.
— Господин майор, он заперся изнутри!
У майора задрожал подбородок.
— Егерь Саломэки! — прохрипел он, задыхаясь от ярости. — Откройте люк!
Молчание. Майор весь трепетал, точно язык адского пламени. И тогда из танка донесся жалкий, испуганный голос:
— Господин майор, я боюсь. Меня посадят. Майор так сердит, я же вижу.
Вуорела закусил губу и приложил ко лбу носовой платок. Кровотечение утихло, а вместе с ним прошел и гнев.
— Ну, вылезайте, — сказал он уже спокойнее. — Ведь это я приказал вам бросать. Вы не виноваты.
Люк медленно приподнялся, и выглянула на свет посеревшая физиономия, на которой торчали выпученные от испуга, недоверчивые глаза.
— Вылезайте, вылезайте, — подбодрил его майор. Я хочу знать, где я допустил ошибку.
Саломэки слез с танка и подошел ближе. Он стоял, опустив глаза и не смея взглянуть майору в лицо.
— Так, значит, вы видели меня? Как же вы меня видели? Всего, целиком, или только частично, мельком?
Саломэки проглотил стоявший в горле комок:
— Господин майор, я никак не видел! Я догадался.
— Догадались? — майор Вуорела превратился в вопросительный знак. — Не понимаю…
— Тут, видите ли, какая штука, господин майор. Я следил за их лицами. — Саломэки кивнул на переднюю роту. — А больше ничего и не требовалось.
Лицо майора вновь исказилось. Потом его взорвало:
— Я же приказал вам наблюдать за окрестностью, а не за ротами! Вы должны были бросать гранату только в том случае, если увидите меня.
— Я не понял, господин майор! — простонал Саломэки. И он ухватился за последнее средство защиты: — Вы же сами, господин майор, сказали, что я не виноват!
— Майор Вуорела чуть было не крикнул: «Взять его! В карцер! Под суд, мерзавца!» Но он понял, что окажется тогда в очень неприятном положении. Ведь он же недавно представил этого губошлепа образцом, с которого всё должны брать пример. Наградил отпуском, негодяя. Что же теперь, если он посадит под арест этого «железного егеря — истребителя танков»? И майор отступил, сохраняя достоинство: Хорошо. Видимо, я плохо объяснил. Во всяком случае, вы проявили наблюдательность. Станьте в строй!
Майор Вуорела скользнул взглядом по строю, выбирая подходящего человека. И наконец указал на Ниеминена:
— Вот вы. Вы займете место в танке и будете вести круговой обзор, как я сказал. Выполняйте!
Дальше все происходило как и в первый раз, с той лишь разницей, что граната не была брошена. Майор был очень доволен и сиял как победитель, когда, подойдя к танку, велел Ниеминену выходить.
— Не видели меня даже мельком?
— Никак нет, господин майор!
Майор Вуорела, — торжествуя, обвел вглядом строй и прочел пространную лекцию насчет этого «мертвого угла», который каждый егерь должен знать с закрытыми глазами. Когда они вернулись с учений в казарму, Ниеминен усмехнулся и сказал друзьям:
— Конечно же, я видел. Но гранату бросать не стал. Ну его к лешему, еще закатает в тюрьму.
Идут на фронт солдаты,
и песня вдаль летит.
Наконец-то настал день, которого они ждали с такой горячей надеждой. На службу призывался новый возраст, а их — солдат предыдущего призыва — построили и повели в городок, в центр пополнения личного состава. Значит — на фронт. Тут не могло быть сомнений. Обучение закончено, и все, что им положено знать и уметь, они усвоили. Вершиной явились боевые учения, которые прошли настолько успешно, что майор Вуорела даже прослезился. Он опять произнес речь перед этими «здоровыми духом и телом» егерями, на которых с надеждой обращены взоры всей нации. Они знали, что нужны. Во всяком случае, второй взвод второй роты знал это. Потому что Хейккиля прочел в газете комментарии к условиям мира, предложенного недавно Финляндии.
«Согласившись на выставленные нам условия, мы бы заключили позорный мир. Но, сражаясь, мы если даже погибнем, то по крайней мере с честью».
Хейккиля посмотрел с усмешкой вокруг и сказал проникновенно, как пастор:
— Да воздастся хвала этому упрямству, ибо в нем спасение народа финского. Аминь.
Фразу эту он вычитал как-то в газете, только «аминь» добавил от себя. Потому-то он и сделал на этом слове особенное ударение.
— А знаете ли вы, что значит «аминь»? Это значит: «воистину, воистину так да свершится». Стало быть, нам, ребята, предназначено погибнуть с честью.
— Один хрен, лишь бы только отсюда выбраться поскорей.
Ниеминен опять был в отчаянном настроении. Он только что вернулся из дому с крестин своего первенца. И теперь его так тянуло обратно, домой, что, кажется, бросил бы все и убежал. Только там, в отпуску, он понял, как сильно люди хотят мира. Даже отец говорил с беспокойством о том, что заключение мира оттягивается. «Останемся мы одни, сынок. Америка требует, чтобы мы кончали войну. А теперь и Швеция тоже. Германия уже ни на что не способна».
— Ас нами-то что же будет?..
— В Сибирь небось… По крайней мере, тех, которые лезли на рожон и заварили всю эту кашу…
Ниеминен все глядел на ребенка не отрываясь. Он почувствовал, как что-то сдавило ему горло.
— А если все-таки заключат мир?
— Кто его знает… Придется убраться за старую границу.
— Значит, вся война была зазря?
— Похоже на то.
Все это мучило Ниеминена, не выходило у него из ума. А теперь этот прочитанный Хейккиля комментарий встревожил его не на шутку.
До чего все это доведет? Неужели нас везут просто на убой? «Погибнуть с честью…» А разве нельзя жить с честью? Все-таки это лучше. Нет, он не хочет умирать, хоть и сказал «одни хрен». Жизнь отдать вовсе не пустяк. К тому же когда не знаешь, умираешь ли ты для блага родины или во вред ей. Но ведь у него и не спрашивают. Марш-марш — и все тут! Нет, черт возьми, лучше не думать, а то ум за разум зайдет!
Товарищи, похоже, гораздо меньше задумывались.
Даже Хейно. Хейно беспокоило другое. Он боялся из-за тюремной отсидки его могуг оставить учебном центре.
— Если они меня оставят, я не вынесу.
Но то были напрасные опасения. Никого не оставили.
С каким же облегчением парни вздохнули, когда колонна вышла за ворота казармы. Остались позади все муки; забыты были, мучители, даже Пуллинен. Мысли обратились к будущему. Когда допели песню, Саломэки страстно прошептал:
— Теперь, босяки, надо скорее подавать заявление насчет отпусков!
Но в городе, их ждал неприятный сюрприз: им стали, выдавать одеяла.
— Чертова бабушка, что же это значит? Не потащим же мы на фронт постели?
Лица у них совсем вытянулись, когда их выстроили на плацу и объявили, что служба будет продолжаться в том же порядке: строгое исполнение устава, дисциплина и прочее.
— Господин капитан, разрешите обратиться! — из строя выступил вперед Хейно. — Неужели нас не пустят на фронт!
Капитан усмехнулся:
— Надо прежде научиться воевать.
— Господин, капитан, мы уже достаточно обучены.
— А вот посмотрим.
Как только капитан ушел, все сразу загалдели. Хейно горько воскликнул:
— Я этого больше не вынесу! Я удеру ко всем чертям!
— А если военная полиция опять схватит тебя за ногу? — хихикнул смешливый Хейккиля.
— Пусть хватают, но здесь я не останусь!
— Давайте посмотрим денька два. Наедимся сперва как следует. Чтобы силы были.
Утром был подъем, как обычно. Но только без пресловутых, «двух минут», постоянного понукания и крика. Утренняя зарядка, тоже свелась к простой формальности.
— Все-таки тут совсем другое дело, чем в рекрутах, — говорили они между собой.