Темнота замолчала. Слышно было только шарканье ног. Потом тот же голос начал снова:
— Ну-с, так вот. Сейчас вы мне доложите, кто бросил этот вонючий кулек в лицо некоей лотты, при выезде из Рийхимяки? Кто на станции близ Тампере швырнул пустой бутылкой в начальника местного шюцкора? Кто бил окна в будках стрелочников, кто выкрикивал непристойности? А главное, кто кричал, что наш генерал Паяри послал на убой больше половины своих солдат? Вы меня поняли?
Молчание.
— Так, та-ак. Начинается упрямство. Но я с величайшим удовольствием вам заявляю, что за неделю вы отучитесь от упрямства и будете готовы выдать даже родную мамочку, если начальство потребует.
— Кто это там глотку дерет? — спросили из задних рядов.
— Какой-то младший сержант, — шепотом ответили передние.
— О господи!.. Нет ли у кого пустой бутылки?
— Разговорчики отставить! — рявкнул тот же голос из темноты. — Здесь говорю я. И я с огромной радостью вам заявляю, что скоро вы узнаете дисциплину, будете не рассуждая делать, что вам укажут. Потому что солдату рассуждать не положено. Ясно?.. Кто там смеялся? Выйти из строя, подойти ко мне — шагом марш!
Никто не шелохнулся. В тихом вечернем воздухе пахло спиртным перегаром и потом… У некоторых хмель только начал проходить, у других наступало самое похмелье. Призыв в армию — такое дело, надо же было его как-то отметить. Некоторые гуляли не одну неделю перед отправкой. Другие — только в дороге. Выпили и те, кто прежде даже и не нюхал спиртного. А теперь, видать, пойдут, от этого большие неприятности, ежели верить этому горлодеру — младшему сержанту. А как не верить? Конечно же, все они слыхали, в какой котел попадает новобранец в армии.
По-видимому, младший, сержант уже поистощил свой запал, так как не стал больше доискиваться, а построил отряд в колонну по четыре и проревел:
— Вперед шаго-ом марш!
И потом еще крикнул, когда они зашагали:
— Разговорчики отставить! Ясно?
Топот бесчисленного множества ног. Разношерстное сборище незнакомых и чужих друг другу людей двигалось следом за младшим сержантом, который маячил впереди едва заметной тенью, но которого все уже немного побаивались.
Время от времени раздавался его резкий, словно лающий голос:
— Левой!.. Левой!.. Левой!., три, четыре, левой!..
Кое-кто из самых робких пытался шагать в лад с его командой, но подавляющее большинство плелось как придется. Все равно ведь темно — не видно, да к тому же младший сержант многих раздражал, вызывая невольное сопротивление.
— Чертов горлодер, он еще свое получит!
В казармах им выдали военное обмундирование. Свое гражданское они сложили в мешки. Потом каждому объявили номер роты и взвода — и они стали настоящими новобранцами. Вид у всех был довольно чудной. Какой-то долговязый парень получил короткие, едва за колени, штаны. И рукава мундира были ему по локоть. Зато у малорослых — все вышло наоборот. Ну, да что ж, ведь недаром говорится: глуп как рекрут. Стало быть, и одели их соответственно.
— Интернациональная армия, — расхохотался шустрый толстячок, глядя на примерявших обмундирование товарищей.
У многих были разные штаны и мундиры — не только финские, но и немецкие и английские. Потом он стал примерять то, что выдали ему, и, дойдя до головного убора, воскликнул:
— Однако картуз и кокарда — свои родные, финские.
А ведь головной убор — это главное.
— Что тут за балаган? Как звать?
Парень сразу осекся, потому что голос был знаком. Конечно же, это тот, что давеча в темноте глотку драл.
Но в следующий миг улыбка снова расплылась по лицу парня.
— Да просто Войтто меня кличут!
— Что-о? Что вы поясничаете? Я спросил, как ваша фамилия, рекрут.
Младший сержант сверлил новобранца глазами. У него был странный въедливый взгляд, глаза навыкате, как у совы, большой горбатый нос и сухие, тонкие губы. Сам он был довольно тщедушный, но злой как черт. Лишь очень мирный по натуре человек мог выдержать его взгляд спокойно, не рассердившись Или не рассмеявшись. А этот новобранец улыбнулся. Улыбнулся так широко и добродушно, как будто после долгой разлуки встретил старого доброго знакомого.
— Полностью Войтто Вилхо Хейккиля, — сказал он и, видимо, хотел еще что-то добавить, как вдруг младший сержант взвизгнул:
— Что вы улыбаетесь?
— Да вот насчет этой хламиды… — Рекрут Хейккиля взглянул на свою одежду и улыбнулся еще шире. — Я подумал, что в этаком наряде не больно перед девушками пофорсишь.
Младший сержант со свистом втянул в себя воздух. Тонкие губы извивались и так и этак, прежде чем выпустили наружу слова:
— Какая рота, рекрут Хейккиля?
— Во вторую, говорят, зачислили.
— Взвод?
— И взвод, говорят, второй…
Младшего сержанта это словно обрадовало.
— Ах, во второ-ой! — воскликнул он, потирая руки. — Рекрут Хейккиля, я чрезвычайно рад сообщить вам, что я помощник командира взвода. Понимает ли рекрут, что это значит? Это значит, что ваша улыбочка скоро исчезнет как прошлогодний снег.
Младший сержант захлопнул свой рот, чмокнув при этом, словно людоед, готовящийся съесть Хейккиля с потрохами. Затем он повернулся на каблуках и скомандовал:
— Второй взвод второй роты за мной, шагом марш! Казарма номер два представляла собой длинное узкое помещение, по обеим сторонам которого вдоль стен выстроились двухэтажные койки, а между ними — тумбочки, тоже двухэтажные. У единственного большого окна стоял длинный стол. Опершись на этот стол, младший сержант встретил столпившийся в дверях взвод. Затем он с шумом втянул воздух.
— Моя фамилия Пуллинен. Звание вы видите по знакам различия на петлицах. А характер мой вы скоро узнаете. Рекрут Хейккиля!
— Я тут.
Рекрут шагнул вперед, улыбаясь так, точно пришел за наградой. Младший сержант прищурил глаз и хмыкнул.
А потом словно взорвался:
— Какого черта вы улыбаетесь! В армии не улыбаются!.. Рекрут Хейккиля, кто я такой?
— Сами только что назвались Пуллиненом. Имени я не знаю.
Пуллинен схватился за голову.
— «Назва-ались!..», «Имени не зна-аю…», — повторил он протяжным шепотом, точно его душила астма. И тут же, выкатив грудь, рявкнул: — Я вам господин младший сержант! Понимаете ли вы — только «господин младший сержант»!
— Ну, да.
— Никаких «ну, да»! В армии существует лишь один ответ: «так точно». Так. вот, рекрут Хейккиля, знаете ли вы, что такое онежские волны?
— Я их не видал, а на вкус пробовал. Один приятель привез бутылку, когда в отпуск приезжал. Говорит, русские велели ему набрать онежской воды в бутылку.
Младший сержант Пуллинен как будто подавился горячей картофелиной. Долго он уминал ее в горле, пытаясь проглотить, пока голос не вернулся к нему.
— Никаких объяснений! В армии не объясняют! Понятно?
— Ну… или, стало быть, «так точно».
В группе рекрутов едва сдерживали смех, кто-то все же не удержался и прыснул. Но младший сержант стиснул зубы. А рекрут Хейккиля улыбнулся во всю ширь своей круглой рожи, как бы говоря: «Вот видите, как быстро я научился».
Это был чистый и простодушный деревенский парень.
Он никогда не ругался, за девушками не ухаживал и не брал в рот хмельного. Даже по дороге в армию, когда ему чуть ли не насильно влили в рот водки, он постарался потихоньку сплюнуть ее. В жизни он не обидел и мухи, а потому и от других не ожидал ничего дурного. Любезной улыбкой всегда все можно уладить, так ему говорили с детства, так он и полагал. Но туг эта его вера поколебалась. Младший сержант Пуллинен думал, видимо, иначе. Он и сам никогда не улыбался, а улыбку на лице рекрута считал преступлением. И прежде всего это относилось к рекруту Хейккиля. Улыбчивый толстяк казался ему воплощением всего, что в армии нетерпимо.